Храни Вас милость Божия. Н. Лесков.
Позвольте мне сказать через Вас мой поклон графине Софье Андреевне и Татьяне Львовне с Марьей Львовною. Последнюю я иногда беспокою как Вашего секретаря. Пусть она мне это простит.
23. 1891 г. Июня 20.
Усть-Нарова, Шмецк, 4. 20 июня 91.
Добрый друг наш, Лев Николаевич.
Я теперь живу на Устье-Наровы, в тишине и одиночестве, и о том, что происходит на "широком свете", узнаю только по газетам. Из них я узнал, что к Вам ездил Суворин и что теперь во многих местах обозначается большой неурожай хлеба, угрожающий голодом. Тамбовское письмо Шелеметьевой взбудоражило дух мой до смятенья и слез, и я позволю себе беспокоить Вас просьбою написать мне, как Вы находите - нужно ли нам в это горе встревать и что именно пристойно нам делать? Может быть, я бы на что-нибудь и пригодился, но я изверился во все "благие начинания" общественной благотворительности и не знаю: не повредишь ли тем, что сунешься в дело, из которого как раз и выйдет безделье? А ничего не делать, - тоже трудно. Пожалуйста, скажите мне что-нибудь на потребу. Ивана Ильича бы, что ли, послали на "закатанные поля" помолебствовать, или еще "покататься", как это делают в Орловской губернии. А кстати - для уяснения характера деятельности Ивана Ильича прилагаю Вам копию с хранящегося у меня подлинного письма некой г-жи Боголеповой к фельетонисту "Нового времени" г-ну Терпигореву (Атаве). Посылаемая копия с боголеповского письма достойна того, чтобы ее приобщить к известному письму Хилкова. Выясняется и деятель и ею "антураж". Суворин хорошо сделал, что сказал о "Мимочке". Это заставило многих с нею познакомиться и, может быть, над нею позадуматься. "Житель" еще лучше написал о "Толстовцах". Это, мне кажется, - самое умное, что появлялось в газетах (русских) по поводу Ваших идей, усвояемых людьми, которые Вас любят и находят удобство иметь Вас перед своими глазами. "Атава" же, должно быть, "возревновал" и написал глупость, полагая, что Вы оплакиваете участь Мимочкиного супруга. Пародии на эту тему, конечно, возможны очень разнообразные и, может быть, очень смешные, и "Мимочка" издали еще предречена в одной из библейских книг, приписываемых Соломону: "...и речет: ни что же сотворих". Очень рад был бы я, если бы Вы мне ответили о голоде и о том, что, по Вашему мнению, полезно предпринять. Если это возможно - пожалуйста, напишите.
Искренно Вас любящий и почитающий Н. Лесков.
У меня есть листки с набросками, сделанными рукою русского учителя Ваших младших детей. Листки эти оставил мне Н.Н.Ге, и они у меня не утратились и не завалились, а я их сохраняю и очень ими дорожу, но не нахожу до сих пор удобного случая, чтобы воспользоваться ими для пользы дела. В таком виде, как это написано, - печатать нельзя по цензурным условиям и по тому, что тон местами не отвечает предмету и от этого утрачивает значение мыслей прекрасных, честных, острых и сильных и сопоставлений блестящих. Переделать это и пустить на кон ни с того ни с сего - будет бесцельно... Надо подождать a propos чего-нибудь живого и подходящего. Я это и имею в виду, и "Житель" чуть не дал мне такого повода. Пожалуйста, скажите об этом автору заметок, которые мне принесли много удовольствия и радости и которыми я сам очень желаю воспользоваться, но только думаю, что это надо сделать вовремя и кстати. Прочитал теперь Гелленбаха, который мне попался под руку перед выездом из Петербурга. Вы, кажется, о нем что-то и где-то писали? Нельзя ли указать, где именно? Пять лет тому назад он мне ничего не открывал, а теперь я извлек из него много отрады и утешения. Особенно это о врожденной интеллигентности... И все это точно как будто и знал, и об этом думал и говорил, а между тем не знал и не говорил... Происходит "не узнавание", а только "припоминание" того, что знал, да позабыл в муках рождения своего "в этой форме бытия". Поклон мой всему Вашему семейству. Видеться с Вами желаю и надеюсь. Здоровье же мое не дозволяет предпринимать поездок: судороги в сердце делаются внезапно, я тогда одного шага нельзя ступить. Душевное состояние хорошо, и беспокойств все становится меньше. С Вами совещаюсь всякий день и поминаю Николая Николаевича, Ругина и Пошу, и мне не скучно и не сиротливо, как бывало ранее всю жизнь. Адрес мой: Усть-Нарова. Шмецк. 4. Шмецк - это приморское селение между Гунгербургом и Меррекюлем. Очень тихо, воздух чистый и сосновый лес на берегу.
24. 1891 г. Июля 4. Ясная Поляна.
Очень рад был получить от вас весточку, дорогой Николай Семенович, и рад тому, что вы духом спокойны и бодры, хотя и хвораете. Только бы духовная сила не останавливаясь работала, а тело веди себя как хочет и может. На вопрос, который вы делаете мне о голоде, очень бы хотелось суметь ясно выразить, что я по отношению этого думаю и чувствую. А думаю и чувствую я об этом предмете нечто очень определенное; именно: голод в некоторых местах (не у нас, но вблизи от нас, в некоторых уездах Ефремовском, Епифанском, Богородицком) есть и будет еще сильнее, но голод, то есть больший, чем обыкновенно, недостаток хлеба у тех людей, которым он нужен, хотя он и есть в изобилии у тех, которым он не нужен, - отвратить никак нельзя тем, чтобы собрать, занять деньги и купить хлеба и раздать его тем, кому он нужен, потому что дело все в разделении хлеба, который был у людей. Если этот хлеб, который был и есть теперь, или ту землю, или деньги, которые есть, разделили так, что остались голодные, то трудно думать, чтобы тот хлеб или деньги, которые дадут теперь, - разделили бы лучше. Только новый соблазн представят те деньги, которые вновь соберут и будут раздавать. Когда кормят кур и цыплят, то если старые куры и петухи обижают, - быстрее подхватывают и отгоняют слабых, то - мало вероятного в том, чтобы, давая больше корма, насытили бы голодных. При этом надо представлять себе отбивающих петухов и кур ненасытными. Дело все в том - так как убивать отбивающих кур и петухов нельзя, - чтобы научить их делиться с слабыми. А покуда этого не будет - голод всегда будет. Он всегда и был, и не переставал: голод тела, голод ума, голод души. Я думаю, что надо все силы употреблять на то, чтобы противодействовать, разумеется, начиная с себя, - тому, что производит этот голод. А взять у правительства или вызвать пожертвования, то есть собрать побольше мамона неправды и, не изменяя подразделения, увеличить количество корма, - я думаю, не нужно, и ничего, кроме греха, не произведет. Делать этого рода дела есть тьма охотников, - людей, которые живут всегда, не заботясь о народе, часто даже ненавидя и презирая его, которые вдруг возгораются заботами о меньшем брате, - и пускай их это делают. Мотивы их и тщеславие, и честолюбие, и страх, как бы не ожесточился народ. Я же думаю, что добрых дел нельзя делать вдруг по случаю голода, а что, если кто делает добро, тот делал его и вчера, и третьего дня, и будет делать его и завтра, и послезавтра, и во время голода, и не во время голода. И потому против голода одно нужно, чтобы люди делали как можно больше добрых дел, - вот и давайте, - так как мы люди, стараться это делать и вчера, и нынче, и всегда. Доброе же дело не в том, чтобы накормить хлебом голодных, а в том, чтобы любить и голодных, и сытых. И любить важнее, чем кормить, потому, что можно кормить и не любить, то есть делать зло людям, но нельзя любить и не накормить. Пишу это не столько вам, сколько тем людям, с которыми беспрестанно приходится говорить и которые утверждают, что собрать денег или достать и раздать - доброе дело, - не понимая того, что доброе дело только дело любви, а дело любви - всегда дело жертвы. И потому, если вы спрашиваете; что именно вам делать? - я отвечаю; вызывать, если вы можете (а вы можете), в людях любовь друг к другу, и любовь не по случаю голода, а любовь всегда и везде; но, кажется, будет самым действительным средством против голода написать то, что тронуло бы сердца богатых. Как вам Бог положит на сердце, напишите, и я бы рад был, кабы и мне Бог велел написать такое. Целую Вас.