Превосходно. Было уже почти половина пятого утра, и я так устал, что валился с ног. Я протолкался сквозь толпу гостей, каждый из которых успевал сказать мне несколько слов, пока я шел мимо, и открыл дверь спальни. Тут было темно, и это пришлось мне по душе. Я закрыл дверь, но не стал зажигать свет, а начал ощупью пробираться к постели.
Однако в ней уже были люди. Не скажу точно, сколько именно.
– Осторожней, ты! – рявкнул кто–то.
– Прошу прощения, – ответил я.
На полу лежал коврик. Я прилег на него, прикрыл глаза, и шумная гулянка для меня кончилась.
***
Самое странное заключалось вот в чем: я знал, что сплю и вижу сон, но понятия не имею, что мне снится. Я в жизни не видел такого гадкого сна будто ты спишь и знаешь, что спишь, и видишь сон, и знаешь, что это дурной сон, кошмарный сон, но не знаешь, о чем он, этот сон.
Наверное, это самое страшное. Ужас перед лицом неведомого, и все такое.
Мне так отчаянно хотелось познакомиться с содержанием моих сновидений, что я вылетел из мира снов, будто пробка из бутылки.
Я лежал на каком–то полу, в широком снопе солнечного света.
Что–то было не так. Окна моей спальни выходят на север, и солнце светит в них под острым углом, причем только в разгар лета, да и тогда в комнату просачивается лишь тоненький лучик. Кроме того, у себя в спальне я дрыхну на кровати, а не на полу. Тут что–то не так, совсем не так, как надо.
Сначала просыпается тело, а мозги – уже потом. Я открыл глаза, пошевелил руками и все вспомнил.
Я рывком принял сидячее положение. Спина болела так, будто из меня выдернули позвоночник.
– Н–да! – произнес я и снова лег. Сон на полу – не самый лучший отдых даже в самые лучшие времена.
Я предпринял вторую попытку подняться, на этот раз медленно, и мне удалось проделать все телодвижения, необходимые для того, чтобы встать на ноги. Я чуть подался вперед и оглядел комнату.
Теперь на кровати возлежал Арти, и он был один. На всех горизонтальных поверхностях – трюмо, ночном столике, сиденьях стульев – стояли полупустые стаканы. Дверь шкафа была открыта, и на полу перед ним высилась груда одежды.
В воздухе стоял кофейный дух, и я, выйдя из спальни, направился к его источнику. Возле кухонной ниши мне на глаза попалась лиловоокая красотка с волосами цвета воронова крыла, одетая в грубые полотняные штаны и черный свитер с высоким горлом. Она готовила яичницу–болтунью. Красотка была босая и совсем маленькая. На вид – гибрид негритянки, китаянки и француженки.
Такой облик обычно принимают еврейские девушки, обучающиеся в музыкально–художественных школах.
Она заговорила первой.
– Вы спали на полу. – Это было произнесено сухим и прозаичным тоном, каким обычно говорят о погоде.
– Похоже, да, – ответил я. Спина у меня болела, руки были грязные, рот, казалось, забит шерстью, а в довершение всего я прекрасно помнил, почему нахожусь здесь, а не в своей собственной уютной квартирке над гриль–баром «Я не прочь». – Можно мне немножко кофе?
Она указала на чайник вилкой, с которой капал яичный белок.
– Угощайтесь. Что, похмелье, да?
– Нет, я вчера не пил. Который теперь час?
– Начало третьего.
– Сейчас день?
Она уставилась на меня.
– Разумеется, день. – Девушка снова принялась взбивать яйца. – Видать, вечеринка была ого–го!
– Так вас тут не было? – спросил я, открывая дверцы буфета в поисках чашки.
– Они все в мойке, – сказала красотка. – Нет, не было. Я девушка–вытрезвитель.
– О! – изрек я.
Мы стояли недалеко друг от друга, она у плиты, а я возле мойки.
Порывшись в груде посуды, я вытащил чашку, как мог, вымыл ее и налил себе кофе.
– Что–то я вас раньше тут не видела, – сказала девушка.
– Я редко сюда выбираюсь.
– Откуда выбираетесь?
– Из Канарси.
Она скорчила такую гримасу, будто я отпустил сальную шуточку, и сказала:
– Ну–ну, давай заливай.
– Нет, правда.
Красотка взяла себе тарелку, выложила на нее болтунью, а сковородку поставила обратно на плиту – Если хочешь яичницы, стряпай сам, – сказала она. Девица не хотела меня обидеть, просто ставила в известность.
– Нет, спасибо, – ответил я, – хватит с меня и кофе.
Она отнесла свою тарелку и чашку к нагромождению мебели на середине комнаты и села. У Арти нет кухонного стола. Я уселся напротив нее и стал с хлюпаньем тянуть свой кофе, еще слишком горячий. Девушка не обращала на меня никакого внимания, кидая в рот кусочки яичницы, будто уголь в топку печи ш–шик, ш–шик, ш–шик. Как патрульный Циккатта с его буль–буль–буль.
Размеренно, как это делала бы машина.
– Когда проснется Арти, как вы думаете? – спросил я.
– Когда я соберу завтрак, – ответила она. – Ты не обязан его дожидаться.
– Еще как обязан, – сказал я. – Мне надо с ним поговорить.
На этот раз она удостоила меня взгляда.
– О чем это?
– О затруднениях, – ответил я. – О той луже, в которую я сел.
– А что тут может поделать Арти?
– Не знаю, – сказал я, и это было правдой. Просто мне не пришло в голову, с кем бы еще поговорить.
– Если речь о деньгах, то Арти на мели, можешь мне поверить, – сообщила она.
– Не в деньгах дело. Мне просто нужно с ним посоветоваться.
Она подняла глаза от своей исчезающей яичницы и возобновила эти ш–шик, ш–шик, ш–шик. Потом на миг остановилась и спросила:
– Что случилось? Тебе нужен гинеколог?
– Господи, нет! Ничего подобного.
– Если дело не в деньгах и не в сексе, то я уж и не знаю, что сказать.
Вы ведь не старьевщик?
– Я? Нет, только не я. – Эта идея удивила меня не меньше, чем мысль о том, что ко мне подослали двух наемных убийц для исполнения своих служебных обязанностей. Я – старьевщик? Я – угроза для организации?
– Да, я тоже так не думаю, – сказала девица. – У вас слишком здоровый вид.
Это замечание можно было воспринять едва ли не как оскорбление, высказанное сухим деловым тоном в мгновения отдыха от пережевывания яичницы.
– Просто у меня возникли сложности, – сказал я. Сделав несколько глотков кофе, я сделал несколько шагов по комнате. Спал я полностью одетым и теперь чувствовал себя помятым и взопревшим, как человек, который спал полностью одетым. У меня было ощущение, будто я спал в автобусе, ехавшем по бездорожью.
– Извините, что темню, – сказал я, – но мне думается, что об этом деле лучше не распространяться.
Девица пожала плечами, прикончила яичницу и встала.
– Мне плевать, – сказала она.
Когда девушка пошла относить свою тарелку в раковину, я вспомнил, что располагаю сведениями, которыми вполне могу с нею поделиться.
– Меня зовут Чарли, – сообщил я – Чарли Пул.
– Привет, – сказала она, стоя над мойкой спиной ко мне. Своего имени она так и не назвала. – Ты хочешь разбудить Арти?
– А можно?
– Если ты этого не сделаешь, я сама разбужу.
– О. Ну что ж.
– Только долго не возитесь.
– Ладно.
Я вернулся в спальню с полупустой кофейной чашкой в руках. Арти лежал на животе, раскинув руки и ноги, и был похож на кривую свастику. Спал он, судя по всему, очень глубоко.
– Арти, – позвал я. – Эй, Арти.
Удивительное дело. Он тотчас открыл глаза, перевернулся на спину, сел и, посмотрев на меня, сказал:
– Хло?
– Нет, – ответил я. – Чарли. Чарли Пул.
Арти заморгал, потом одарил меня широченной улыбкой и произнес:
– Чарли, малыш! Рад тебя видеть. Давно не виделись, малыш!
– Я пришел вчера ночью, – напомнил я ему, еще не совсем веря, что он проснулся.
Арти по–прежнему широко улыбался и смотрел на меня сияющими глазами.
– Шикарная вечеринка! – воскликнул он. – Какая же шикарная вечеринка!
Потом Арти снова заморгал, улыбка сползла с его лица, и он уставился в пол.
– Ты спал на полу, – сказал Арти таким тоном, каким мог бы произнести «Ты шел по воде аки посуху». В нем слышалось недоверие, приглушенное благоговейным страхом. Арти еще дважды повторил свое высказывание, причем оба раза одинаково: