Вот духовное завещание — грамота № 42: «Во имя отца и сына и святого духа. Се аз, раб божий Михаль, отхождя живота сего, пишю рукопсание при своем животе, что ми Кобилькеи 2 рубля ведати...».
Вот начало закладной грамоты — грамота № 45: «Се соцетеся Бобр с Семеном на полотеретея рубля на 3 годы полоцтевертынатця гривн, а рубл...» — «Сочлись Бобр и Семен на два с половиной рубля на 3 года 13 с половиной гривен, а рубль...».
Вот берестяной ярлык, привязывавшийся, вероятно, к каким-то вещам, чтобы обозиачить их владельца, — грамота № 58. На ней только одно слово: « Маремеяне».
В первые годы открытия берестяных грамот, когда их было еще немного, а обобщения преждевременны, участники экспедиции испытывали главным образом ни с чем не сравнимое интеллектуальное наслаждение от первого знакомства с берестяными грамотами, их авторами и их адресатами. Мир живых людей, населявших древний Новгород и известных раньше в основном по летописному рассказу, расширялся с каждой новой находкой грамот. Находка некоторых берестяных документов запоминалась на всю жизнь. Вот как нашли грамоту № 53, одну из самых знаменитых в новгородской коллекции.
Это было в жаркий день, когда в слоях первой половины XIV века обнажились остатки частокола, ограждавшего усадьбу «А» со стороны Холопьей улицы. Верхушки обгорелых кольев, показавшиеся из-под земли, были облеплены вековой грязью, и несколько рабочих с ножами и кистями в руках принялись их расчищать. И вдруг хлынул ливень, да такой, что все, кто был на раскопе, ринулись лод навес. Дождь лил минут десять, оставив после себя лужи и свежевымытые мостовые, частокол вдоль которых был полностью расчищен от вековой грязи. И на самой верхушке одного из кольев, в выгоревшей шестьсот лет назад лунке, чистая, вся в сверкающих на солнце каплях лежала грамота с великолепными по четкости буквами. Вот ее текст:
«Поклон от Потра к Марье. Покосил есмь пожню, и Озерици у мене сено отъяли. Спиши список с купнои грамоте да пришли семо; куды грамота поведе, дать ми розумно».
Петр уехал в село Озеры или Озеричи косить. Но местные жители отняли у него скошенное сено, заподозрив в нем самозванца, не имеющего прав на скошенный участок. Очевидно, Петр только что купил его и еще не был знаком своим новым соседям. О:н просит Марью, жену или совладелицу, чтобы та списала ему копию с купчей грамоты.
А грамоты, получившие номера 43 и 49, решительно перечеркивают расстояние в шесть веков, отделяющих их от сегодняшнего дня до рубежа XIV—XV веков, когда они были написаны. Из-за строк берестяных листов отчетливо звучат живые голоса: мужской, решительный, не любящий ждать и привыкший распоряжаться, другой — женский, плачущий в тоске, ищущий сочувствия и утешения.
Грамота № 43: «От Бориса ко Ностасии. Како приде ся грамота, тако пришли ми цоловек на жерепце, зане ми здесе дел много. Да пришли сороцицю, сороцице за'быле».
Борису, находящемуся где-то вне Новгорода, понадобился конь для разъездов. Он просит немедленно прислать ему слугу на жеребце. Очевидно, Борис богатый человек и у него много слуг. Если бы слуг было немного, он назвал бы по имени того, который ему «ужен; здесь же Борис полагается на выбор самой Настасьи. Заодно она должна прислать ему забытую дома рубашку.
Г'рамота № 49: «Поклон от Ностасьи к господину, к моей к братьи. У мене Бориса в животе нет. Как се, господо, мною попецалуете и моими детми».
Та же Настасья и тот же Борис. Но Борис, скончавшийся накануне написания этого письма. И хотя мы, конечно, ни на минуту не сомневались, что и Борис, и Настасья умерли не менее пятисот лет тому назад, право же, получать письма с такими печальными известиями грустно даже спустя много веков после горестного в жизни Настасьи и ее детей события.
С одним из детей Бориса и Настасьи мы познакомились недели за две до находки только что прочитанных грамот. Имя этого сына, которого звали Иваном, прозвучало в грамоте № 15, сохранившейся в виде небольшого обрывка: «Челобитье от Нестерка господину Ивану Борисовичу... мя, господине, е-с-и пожаловал».
Находка этих трех взаимосвязанных грамот показала заложенную в берестяных документах важнейшую особенность — способность определять принадлежность раскапываемых усадеб. Грамоты семьи Бориса связаны с усадьбой «А», которая, таким образом, во второй половине XIV века и в начале XV века принадлежала сначала Борису, а затем его сыну Ивану. Точно так же в 1952—1953 годах усадьба «Б», расположенная по другую сторону Холопьей улицы, дала несколько грамот, связанных с именами Фомы и Есифа, уже знакомых нам по первым находкам 1951 года. Эту способность грамот предстояло в последующие годы проверять на новых участках раскопа.
И еще вопрос, который занимал всех в 1952 году и тогда же был решен: как сами новгородцы, авторы и адресаты берестяных писем, называли исписанную бересту?
Впервые на этот вопрос ответила грамота № 24. Ее текст, сохранившийся в обрывке, гласил: «...человеком грамотку пришли тайно». О тайнах автора этого письма можно только гадать, но что самые письма он называет «грамотками» — вполне очевидно.
А в грамоте № 27 встретилось другое, более точное наименование: «Поклон от Фалея ко Есифу. Послал язо к тоби беросто, написав. Вышли за...» — «Поклон от Фалея к Есифу. Послал я тебе бересту, написав. Вышли за...». Значит, «грамотку» могли называть и просто «берестой». Так же она называется в обрывке грамоты № 43: «Кто придеть з беростом...». Напомню еще, что Борис в своем письме к Настасье называет свое берестяное послание «грамотой»: «Како приде ся грамота», — пишет он.
Так одна за другой, изо дня в день и из года в год из глубины веков на адрес экспедиции шли берестяные грамоты, раздвигая пределы познания прошлого. И уже с 1954 года источником получения грамот перестал быть только Неревский раскоп. Полтора десятка грамот пришло s науку исключительно благодаря активности энтузиастов, внимательно рассматривающих отвалы строительных котлованов Новгорода. Конечно, такие грамоты, вырванные из стратиграфической среды планомерных раскопок, многое теряют в своей ценности, но они и в этом случае остаются первоклассными историческими источниками. Главная заслуга сохранения для науки случайно найденных грамот принадлежит новгородскому археологу С. Н. Орлову, обнаружившему девять берестяных писем. А рядом с ним нужно назвать имена рабочих И. Е. Анишина, А. П. Семенова, Р. П. Филатовой, Клопова, школьников Судьина, А. Иванова, А. Дорохова, А. Алексеева, студентки Т. П. Кондратьевой.
Однако главным центром добывания драгоценной бересты вплоть до 1962 года оставался Неревский раскоп. Как же выглядит находка грамоты? Прежде всего, это много радостного шума. Раскопки оглашаются громким криком: «Грамоту нашли!». Все стремятся пробиться к ней и посмотреть, что на ней видно. Чаще всего любопытство карается разочарованием, потому что на поверхности неразвернугой и неог-мытой грамоты многого не увидишь, разве только, что это и в самом деле грамота.
Место находки точно наносится на план, глубина залегания тщательно замеряется с помощью нивелира, а в полевом дневнике появляется подробное описание обстоятельств находки, ее взаимоотношения с близлежащими срубами, мостовыми и прослойками культурного слоя.
Тем временем доставленная в поле'вую лабораторию грамота опускается в горячую воду. Дело в том, что грамоту нельзя развертывать немедленно после находки — она может растрескаться и погибнуть. Ее нужно распарить в горячей воде и осторожно вымыть кистью.
Вымытая грамота осторожно расслаивается. Это крайне опасное, хотя и совершенно необходимое действие. При высыхании разные слои бересты ведут себя по-разному. Одни сжимаются больше, другие меньше. И если бересту оставить нерасслоенной, она, высыхая, покоробится, а написанный на ней текст утратит отчетливость, его «поведет».
Вслед за расслаиванием берестяное письмо просушивают начерно полотенцем и помещают между стеклами, под которыми ему суждено сохнуть, принимая постепенно форму плоского листа. Однако прежде, чем окончательно убрать грамоту под пресс, предстоит пережить еще один, самый волнующий момент — момент первого чтения грамоты. Процесс чтения грамот не поддается краткому описанию — ему посвящена вся эта книжка.