Не ясно, насколько искусным врачом был Гарвей. Обри пишет, что при всем восхищении научными достижениями Гарвея как врача его не очень уважали. Безусловно, он не сумел выйти за рамки некоторых средневековых воззрений и предрассудков. Так, он сообщал, что опухоль молочной железы исчезла после того, как он ударил по ней холодной рукой трупа. Однако в другом случае он излечил опухоль, лишив ее источников кровоснабжения, и тем самым опередил свое время, словно заглянув в медицину сегодняшнего дня.
Надо заметить, что Гарвей верил в существование ведьм; по просьбе короля Карла I он с готовностью согласился обследовать женщину, подозреваемую в ведовстве. Подобно другим своим современникам, он осматривал тело женщины в поисках одной из двух телесных примет, которыми, как считалось, обладали ведьмы: участков огрубелой кожи, нечувствительных к боли, или сосков в иных местах, нежели грудь. Гарвей считал, что он нашел у предполагаемой ведьмы сосок рядом с тем, что он назвал «ее потаенным местом» (т. е. рядом с половыми органами), но при более тщательном обследовании «сосок» оказался всего лишь безвредным выпирающим геморроидальным узелком.
Так или иначе, по своему складу Гарвей был настоящим ученым. Он постоянно стремился извлечь из обширной коллекции природных явлений как можно больше интересных для него фактов. То же, что делали в жизни его друзья (или даже его король), его совершенно не занимало. Например, в 1642 году, во время сражения при Эджхилле, первого крупного сражения английской гражданской войны за Оксфорд, резиденцию Карла I, когда на карту были поставлены корона и жизнь короля, Гарвей сидел под кустом, спокойно читая книгу, и ушел лишь тогда, когда ядра стали падать чересчур близко от него.
В конце жизни он разговорился с Джоном Обри о прошлом. Гарвей вспоминал не о чудесных годах, проведенных с Элизабет, и не о ее смерти, а о том, как в 1642 году потерял почти законченную рукопись о насекомых. По словам Обри, Гарвей сказал ему, что эта потеря стала «величайшим страданием» за всю его жизнь. Вот о чем сокрушался истинный ученый, получавший настоящее удовольствие от постоянных попыток открыть и понять как можно больше явлений и процессов, происходящих в природе. Наибольший интерес для Гарвея представляли вскрытие и вивисекция любого вида живого существа, попадавшего ему в руки, будь то креветка, жаба или 152-летний Томас Парр.
Последние семь из семидесяти девяти лет жизни он провел в доме своего единственного оставшегося в живых брата Элиаба, очень богатого человека. У Элиаба был собственный камердинер и, также по воспоминаниям Джона Обри, «хорошенькая, молодая служанка, чтобы ходить за ним, и которую, как я полагаю, он, подобно царю Давиду, использовал, чтобы согревать свое тело…»
Доктор Джордж Энт, молодой и преданный поклонник Гарвея, посетивший в 1649 году ушедшего на покой ученого, заметил, что у того имелись многочисленные, но никак не систематизированные записи, относящиеся к исследованиям эмбрионов. Энт сразу же понял, насколько важны эти эмпирические и экспериментальные наблюдения, и постепенно сумел получить от Гарвея согласие на редактуру и издание книги, в которой описывались бы его разнообразные эмбриологические опыты. Книга эта увидела свет в 1651 году [12]. В ней Гарвей выдвигает принципиально новую теорию о том, что все формы жизни зарождаются из яйца и первоначально развиваются в яйце. В отличие от теории кровообращения, эта эмбриологическая концепция получила подтверждение лишь в 1827 году, когда Карл Бэр обнаружил яйцеклетку в яичнике женщины.
Уильям Гарвей умер в 1657 году от инсульта. Его похоронили в склепе под часовней, воздвигнутой Элиабом возле церкви в Хепстеде, в графстве Эссекс. Шли годы, окна в склепе разбились. Свинцовый гроб, в котором покоилось тело Гарвея, заливали водой дожди, а подростки забрасывали его камнями. В конце концов гроб треснул. Узнав об этом, члены Королевской коллегии врачей решили вынести поврежденный гроб из склепа и перезахоронить его в Вестминстерском аббатстве. Этого им сделать не удалось, и тогда они торжественно перенесли гроб из склепа в расположенную непосредственно над ним часовню. Там его поместили в роскошный мраморный саркофаг, где тело Уильяма Гарвея и обрело вечный покой.
За какие-то семнадцать лет первой трети XVII века свет увидели три величайших издания на английском языке: перевод Библии, утвержденный королем Яковом I (1611), так называемое «Фолио» пьес Шекспира (1623) и перевод на английский язык трактата Гарвея «Exercitatio anatomica de motu cordis et sanguinis in animalibus» («Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных»), который на протяжении уже многих веков называют просто «De motu cordis» («О движении сердца»). Можно сказать, что эта книга стала для мировой медицины тем же, чем перевод Библии для английской церкви, а шекспировское «Фолио» — для английской литературы.
До появления этой скверно изданной (126 ошибок в первом издании) семидесятидвухстраничной книги, состоящей из семнадцати глав, ни один английский ученый не издавал столь значимого труда по медицине. Было отпечатано, по всей видимости, двести экземпляров, из которых (по данным Джеффри Кейнса) сохранилось только пятьдесят три. Но даже в некоторых из этих сохранившихся экземпляров нет первой страницы, на которой Гарвей раболепно выражал свое уважение к королю Карлу I. Мы полагаем, что страница была вырезана из экземпляров книги Гарвея, попавших в руки ревностных шотландских пресвитерианцев, не желавших примириться даже с письменным посвящением склонявшемуся к католицизму Карлу.
Трудно сказать, когда точно Гарвей решил издать «De motu cordis», но нам известно, что до этого он по собственному желанию в течение двенадцати лет читал лекции о сердце, артериях и венах своим коллегам в Королевской коллегии врачей. На этих лекциях он производил вивисекции, во время которых напуганные, но восхищенные члены Коллегии могли наблюдать, как кровь, выбрасываемая из правого желудочка живой, визжащей свиньи в ее легкие, потом поступает в левый желудочек, а затем выталкивается в аорту и в отходящие от нее артериальные ветви.
В посвящении «De motu cordis» Гарвей напоминает о своих лекциях и экспериментах в Королевской коллегии, обращаясь к такой знаменитости, как президент Коллегии д-р Арджент:
В своих лекциях по анатомии я уже неоднократно представлял вам, мои ученые друзья, мои новые взгляды на движение и функцию сердца; однако теперь, после того, как я в течение девяти лет и более подтверждал эти взгляды в вашем присутствии многочисленными демонстрациями, иллюстрировал их доказательствами и опровергал возражения самых ученых и опытных анатомов, я наконец внял просьбам и даже, могу сказать, мольбам многих из вас и хочу в этом трактате представить эти взгляды на всеобщее рассмотрение.
Гарвей прекрасно понимал, чем рисковал, решившись противоречить многовековой доктрине Галена. В качестве самой мягкой меры наказания за такую ересь его могли лишить членства в Королевской коллегии. Поэтому он очень осторожно, очень терпеливо и очень умело убеждал по отдельности каждого члена Коллегии в неоспоримой правоте всех своих идей. Таким образом он обеспечивал себе гарантию того, что независимо от критики, которая могла обрушиться на него после опубликования книги, лучшие медицинские умы Англии — умы, принадлежавшие членам Королевской коллегии, — будут преданно защищать его и его революционные взгляды.
При написании трактата он принял еще одну меру предосторожности. Он ни разу не высмеял напрямую ни одного утверждения, ни одной идеи Галена. Прекрасно зная, что легочный или малый круг кровообращения был описан не только Галеном, но и Серветом, Коломбо и Чезальпино, Гарвей указывал на заслуги в этом открытии только одного Галена. Аналогичным образом, прекрасно осведомленный о том, что именно Коломбо открыл, что в артериях содержится не воздух, а кровь, он приписал это открытие опять-таки Галену, своему античному предшественнику, столь же преданному вивисекционисту. Только при самом внимательном прочтении «De motu cordis» и при осмыслении его содержания становится понятно, что, несмотря на елейные восхваления в адрес Галена, Гарвей неустанно выдвигает на первое место свои собственные наблюдения, описывая все — от мертвого сердца гадюки до сокращающегося во вскрытой грудной клетке сердца виконта Хью Монтгомери. Тем самым ему удается полностью разрушить большинство представлений Галена о структуре и функциях сердца.