Глава 4
Растраченная впустую юность
Не считая игры в школьных спортивных командах, моя жизнь в Литчеме была довольно тоскливой и непримечательной. Я неплохо ладил с ребятами из школы, но мой самый близкий друг умер от приступа астмы. Однажды утром директор школы собрал вместе весь класс, чтобы объявить эту новость. Как я себя чувствовал в тот момент — лучше и не спрашивайте. Похоже, мне в этом мире было суждено только терять.
В силу определенных причин я был частым гостем в кабинете директора. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я покинул школу так рано, как только разрешал устав, — а именно когда мне исполнилось шестнадцать лет. Я очень спешил уйти из дома и сам зарабатывать себе на хлеб. В моей душе по-прежнему кипели боль, гнев и обида на родственников. Мне хотелось сменить обстановку, чтобы как можно скорее забыть о постигших меня несчастьях. И вместо того, чтобы подыскать себе привычную работу на какой-нибудь ферме, я предпочел устроиться в компанию, которая занималась настилкой крыш. Она называлась «Болтон-Уэст». Это был довольно тяжелый физическим труд. Целыми днями мне приходилось бегать вверх-вниз по лестницам, таская куски черепицы. Но я ничуть не жалею о тех временах! Во-первых, я стал сильнее и выносливее, а во-вторых, вволю налюбовался видами с крыш чуть ли не всех зданий в графстве. Порой нам случалось выезжать на длительные работы, и я неделями, а то и месяцами, ночевал в гостиницах или общежитиях, а выходные дни все чаще проводил в компании друзей. Я почти перестал бывать дома.
Да, благодаря работе у меня впервые появились настоящие друзья. Я начал участвовать в «светской» жизни, которая в основном вращалась вокруг местных пабов. В округе их было множество, а каждые три недели, субботним вечером, в Общественном центре Фейкенхэма устраивалась дискотека. Пропустить такое было никак нельзя! Там играли все лучшие диджеи Норфолка, и послушать их собирались люди за много миль вокруг. На этих вечеринках всегда была отличная музыка, выпивка, симпатичные девушки, с которыми мы выходили на улицу целоваться, и драки — короче, все мыслимые развлечения. Часто мы не помнили, как вернулись домой.
Как-то раз ночью стоял такой густой туман, что не было видно пальцев вытянутой руки. Но какой-то смельчак из нашей компании заявил, что прекрасно знает дорогу и найдет ее даже с завязанными глазами. Мы все двинулись за ним — целая банда на небольших мопедах. У нас были легкие мопеды, с объемом двигателя всего 150 см3. Я, по обыкновению, сидел сзади. Конечно, случилось то, чего и следовало ожидать. Парень слетел с дороги и угодил в канаву, а следом и все остальные. Мы не сразу сообразили, что произошло, и остановились, только когда наши мопеды оказались по самые оси в воде.
Фейкенхэм был своего рода культурным центром Норфолка. В дни, когда проводились дискотеки, мы, как правило, с утра пораньше отправлялись в город за покупками, пропускали между делом пинту-другую пива и ехали домой. Потом по нескольку часов играли в футбол, переодевались и снова ехали в Фейкенхэм. Поужинав рыбой с чипсами, мы спешили в «Корону», чтобы как следует заправиться пивом. Оттуда наш путь лежал в самое жаркое местечко во всем Фейкенхэме — паб «Бешеная лошадь». Это был настоящий ад. Если вам хотелось подраться — более подходящего места вы бы не нашли. И наконец, последним пунктом шла дискотека.
Одним из моих самых близких друзей был кровельщик по имени Бенни Элсон. Благодаря ему я познакомился со своей первой девушкой. Ее звали Мишель Пирс. Бенни был старше меня, как и большинство парней, с которыми я работал, а Мишель была племянницей его жены Жаклин. Помню, как мы с ней впервые встретились. Она гостила у них, когда я зашел за Бенни — мы с ним собирались прогуляться. Увидев меня, она спросила, кто это такой.
Я стал завсегдатаем паба «Лиса и гончие» в Уэзенхэме — деревушке, где жила Мишель. После школы она приходила и ждала меня, спрятавшись за барной стойкой. Скиффи, хозяин паба, подавал мне знак. Я выходил, и мы с Мишель отправлялись в лес, чтобы провести там несколько счастливых часов, болтая обо всем на свете. Мы посылали друг другу маленькие записки, и я выгуливал ее собак. Она говорила те самые вещи, которые мне необходимо было услышать. Жизнь стала — лучше не придумаешь. Ее отец разводил голубей для королевы. Я собственноручно строил голубятню у них в саду. Помню, как однажды я зашел за Мишель и застал в их доме чудовищный переполох — все бегали туда-сюда в крайнем возбуждении, ибо ее величество только что удостоила их визита.
Я был безумно влюблен в Мишель, но она была слишком хороша для меня и в конце концов ушла к другому, оставив меня с разбитым сердцем. Мы оба были очень юными, но в наших отношениях чувствовалось что-то такое, что до сих пор иногда заставляет меня задуматься, как бы все сложилось, если бы я повел себя более настойчиво… или менее глупо.
На самом деле Скиффи звали вовсе не Скиффи, а Фредди Скарф. Он и глазом не моргнул, когда я праздновал в пабе свое восемнадцатилетие. До этого он не один год преспокойно продавал мне спиртное, зная, что я — несовершеннолетний. Еще он регулярно платил мне пивом за дополнение к меню, которое мы с парой ребят приносили ему в мешках с черного хода. Браконьерству меня обучил Пит, мой давнишний знакомый по сельскохозяйственным работам. Он был женат, имел семью и детей. Больше я ничего не знал о нем, кроме того, что он был настоящим экспертом по нелегальной охоте на фазанов. Этому ремеслу он выучился у своего деда.
У Пита был брат. Мы втроем отправлялись на дело, вооруженные старинным двухзарядным дробовиком. Настоящее оружие браконьера — его можно было без труда разобрать на части и спрятать. В семье Пита дробовик считался чем-то вроде реликвии и передавался из поколения в поколение. Он выстреливал с адским треском и дымил как паровоз, так что самым подходящим моментом для охоты был вечер пятого ноября, когда повсюду взрывались фейерверки. Пит пытался смастерить к нему глушитель. Но первая модель, сделанная из медной трубки и щитка, оказалась неподъемной. Вторая попытка была удачнее. Все бы ничего, пока в один прекрасный день Пит не выстрелил в птицу, пролетавшую прямо над ним. Видимо, он погнул или сбил глушитель, когда перелезал через ограду, так что часть конструкции оказалась на линии огня. Как только Пит спустил курок, из ствола с шипением вырвался огонь, пылающий глушитель взлетел в воздух, как ракета, и шлепнулся бедняге прямо на голову, чуть не вырубив его.
Ремесло, которым мы занимались, было опасным — и не только из-за летающих глушителей. В случае поимки нам грозила тюрьма. Мы много раз оказывались на волоске от провала. Однажды ночью, во время очередной вылазки, чья-то тяжелая рука вдруг резко толкнула меня в спину, да так сильно, что я упал вперед, в заросли. Я прекрасно знал, что никаких звуков издавать нельзя, и подавил испуганный крик. Пит с братом уже лежали ничком на земле, рядом со мной. Я замер, изо всех сил стараясь не шевелиться. Прошло несколько минут. Стояла полная тишина. Вдруг, менее чем в двух метрах от собственного носа, на тропинке, я различил силуэты двух пар резиновых сапог. Это были егеря, обходившие с дозором свой участок. Мое сердце стучало, как кузнечный молот, и я был уверен, что они вот-вот услышат этот звук и схватят нас. Прошло еще целых пять минут, прежде чем мы осмелились двинуться с места. Я спросил парней, как они догадались, что приближается патруль. Воистину мои коллеги были мастерами своего дела и знали все тонкости — оказывается, брат Пита учуял сигаретный дым.
Мы старались обходить стороной открытые места, где птицы свободно перелетали с ветки на ветку. Такие полянки пользовались особым вниманием егерей. Они расставляли вокруг ловушки и устраивали регулярные обходы. И еще Пит научил меня, что нельзя стрелять в белых фазанов, несмотря на то, что их гораздо лучше видно в темноте. Этих птиц егеря специально разводили — ведь их численность легче отслеживать. И если бы они недосчитались хоть одной, им стало бы сразу ясно, что в округе орудуют браконьеры. Тогда бы дозоры участились.