В этой пространной цитате содержится не только верное, на мой взгляд, указание на магию как мировоззрение и идеологию (слитые воедино) первичной формации, синтетически соединяющую рациональное и иррациональное, но и как один из этапов реализации архаического сознания, форму, соединяющую и будущую науку, и будущую религию, как реальный практический опыт и фантастическое его осмысление. Здесь имеется и принципиально важное указание на преобладание в магическом мышлении чувственного над логическим, иррационального над рациональным, привычного и стереотипного над аналитическим, осознанным, преобразующим.
Вспомним сказанное выше по поводу «первобытного мышления» в трудах Л. Леви-Брюля. Ведь так или иначе, у него речь идет о различных сторонах проявления архаического сознания: то как психической сферы деятельности, то как интеллектуальной, образной, вербальной и т. д.
Глава II
СЛЕДЫ ПРОШЛОГО В НАСТОЯЩЕМ
Некоторые из формулируемых на этих страницах позиции во многом определяет мой опыт общения с непохожими на нас людьми. Так, я больше полагался на чувственное восприятие, на долгий опыт общения, беседы на отвлеченные темы, позволяющие выяснить общий культурный фон, чем на более или менее узко направленные тематические разговоры-интервью[19]. Именно так, я думаю, лучше всего узнавались устойчивые мировоззренческие и психологические стереотипы, являющиеся предметом настоящего рассмотрения.
Может быть поэтому нередко наблюдавшиеся мной «сбои» в правдоподобности, «естественности» повествований моих собеседников, что могло бы быть названо «нарушением логики» их рассказов, переходом из плана реального в план фантастического, привели к осмыслению тех же проблем, что стоят перед исследователями «первобытного» мышления и магии.
Начну с примера. В 1980 году во время пребывания в Республике Мали я услышал от своего собеседника бамбара рассказ о судьбе его брата[20]. В нем, в частности, содержалось упоминание о превращении брата в обезьяну и о смерти его в таком обличье от рук охотников. Возможность мистификации исключается.
Собственно, ничего необычного в этом рассказе не содержалось, ибо основная канва его — типичная иллюстрация того, что наблюдается этнографами и что рассматривается в религиоведении как одно из проявлений ранних форм религии, а в культурологии — как ранние формы мышления. Но когда сталкиваешься с подобным сюжетом в ходе обычной, бытовой беседы, то он, несомненно, особенно трогает на первый взгляд экзотичностью, а если глубже, то мерой несоответствия собственных культурных стереотипов образцам мировосприятия в культуре, к которой принадлежит собеседник.
Здесь, как и в упомянутой ситуации с Беди Кейта, имеется повод для поисков соприкосновения способов мышления представителей «развитых» и «отсталых» обществ — поисков, которые в науке долго шли под углом зрения, противопоставлявшим «рациональное» и «иррациональное».
В приведенном рассказе «иррациональное», видимо, проявляется опосредованно в факте превращения человека в обезьяну, а непосредственно — в вере информанта в истинность этого факта. Мы же, зная из нашего опыта нереальность подобного превращения на практике, квалифицируем его как все то же проявление веры в «сверхъестественное» — необходимую, как уже говорилось, предпосылку религии. Высказывание, в котором подобный факт упомянут, мы расцениваем как содержащее «логический сбой». Впрочем, если учесть стереотип мышления моего собеседника, рассказ его строго логичен.
Следует, видимо, признать, что в обширном этнографическом материале, служащем иллюстрацией и базой для исследования проблемы, сами технические приемы, формы умозаключений не противоречат законам логических построений. Речь идет не о способе соединения блоков информации, а о содержании самих блоков, о способе их построения. Так, в упомянутом рассказе «охотники превратили брата в обезьяну», а затем «убили его в обличье обезьяны» — это, как минимум, два разных блока информации, формальная логическая связь между которыми соблюдена, да и формальная логика построения каждого блока — тоже. Проблема здесь заключена именно в содержательном моменте, понимание которого в собственно гуманитарных науках в какой-то мере зашло в своеобразный тупик, каковым, на мой взгляд, выступает характеристика проявлений архаического сознания как мистического, по Л. Леви-Брюлю, магического, по Дж. Фрэзеру, или мифологического, по К. Леви-Строссу.
А между тем современная неврология, нейрофизиология, психология, психиатрия, психолингвистика в связи с работами X. Джексона, X. Липмана, Р. Скерри, Л. С.
Выготского, А. Р. Лурия дают примеры открытий, проливающих свет на существование двух типов мозговой деятельности: образной (правополушарной) и формально-логической (левополушарной), лежащих в основе функциональной асимметрии мозга. Речь идет как о способе оперирования информацией каждым полушарием в отдельности, так и во взаимодействии их на уровне отдельного индивида, у которого соответственно доминирует та или иная форма обработки информации.
Вероятнее всего, с появлением Homo Sapiens людям были и остаются свойственны оба типа мышления как формы реализации сознания — общественного и индивидуального. Но исторически соотношение их удельного веса менялось в зависимости от конкретного социального и идеологического контекста.
Применительно к архаическому сознанию допустимо предположить доминирование ассоциативного мышления над логическим. В нем более выражен стереотип, связанный с принципиальной культурной установкой на единство людей и зверей, на возможность перехода из одного облика в другой, чем стремление расчленить реальность конкретными вопросами: «что?», «где?», «когда?», «зачем?», «для чего?», «из-за чего?», «почему?» и т. д. О подобного рода несоответствии предупреждал и другой мой информатор — Беди Кейта. О тех же вещах, но уже языком науки шла речь в приведенных выше рассуждениях Л. Леви-Брюля — «полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум»[21] и Дж. Фрэзера — «никогда не подвергает анализу мыслительные процессы, на которых основываются его действия»[22].
При господствующем положении архаического сознания ассоциативное, образное мышление — более связанное с эмоциональной сферой людей — не подменяло абстрактное, логическое. Оно лишь обладало «лидерством». Именно поэтому в рамках архаического сознания наибольшее развитие и значение приобретают виды духовной, интеллектуальной творческой деятельности, основанные на непосредственно чувственно воспринимаемых сигналах, воздействующих более на подсознание, интуицию, чем на сознание, логику. Это музыкальные и генетически связанные с ними поэтические жанры, основанные на ритме, это и зрительно-образные системы с высокой степенью знаковости — «пластические символы», по определению В. В. Маркова (Матвея), одного из первых исследователей скульптуры так называемых «примитивных»[23] народов.
Мне кажется, необходимо развивать эту посылку о «функциональной асимметрии мозга», но не в плане констатации современного состояния и соотношения двух типов мышления, а в плане выяснения исторической глубины этого явления и имеющегося противоречия между этими двумя типами как в отдельном индивиде, так и в обществе в целом.
В то же время сюжеты об архаическом сознании и о функциональной асимметрии мозга в ее исторической ретроспективе в сочетании с ранее поднятыми проблемами социальной роли религии, религии и науки, «сверхъестественного», роли магии и т. п. позволяют сделать некоторое обобщение, своего рода модель зарождения религии, необходимую для понимания конкретного материала следующих глав — материала, преимущественно собранного мной непосредственно в реальных условиях жизни западноафриканского народа бамбара.
В соответствии с дарвиновской теорией, органически включенной в марксистскую концепцию исторического процесса, человек возник как естественный этап эволюции биологического мира, выделившись из отряда животных. Таким образом, и с точки зрения науки «люди» и «звери» на определенном отрезке эволюции были едины. Регулятором поведения и людей и животных выступали инстинкты, реализующиеся через механизм условных и безусловных рефлексов. Психическая деятельность на этом этапе приводилась в действие внешними и внутренними для особи сигналами-раздражителями, выступающими в форме более или менее отчетливых ощущений. На переходе к формированию Homo Sapiens у людей появляются более или менее выраженные эмоции, которые становятся промежуточным звеном между инстинктами, ощущениями и поведением. В них, в эмоциях, в их отношении к инстинктам (в столкновении с практикой) коренятся истоки сознания, которое в силу исключительной роли именно чувственного, эмоционального начала активизирует в первую очередь правое полушарие мозга, развивая его деятельность опережающими темпами по отношению к анализатору этого процесса, связанного с деятельностью левого полушария.