— Ты хочешь знать, какая сила в моем гри-гри? — спросил малам, вглядываясь в меня. Я кивнул. — Дай шиллинг — скажу. — Любопытство взяло верх, и я дал ему шиллинг. Зажав монету в руке, он сказал:
— Дай двадцать пять фунтов. Дам тебе амулет. — Я еле удержался от смеха и ответил, что не могу покупать кота в мешке. Малам подозрительно на меня взглянул, закрыл глаза и как-то забавно, нараспев запричитал: — На руку наденешь, скажешь, что велю, — станешь невидимым.
Что хочешь делай — никто не увидит. Ты — как воздух, прозрачный, незаметный. Хочешь такой гри-гри?
Я разозлился, потому что этот тип и мне пытался пудрить мозги. Похоже, я почти орал, потому что малам выпучил глаза.
— Видишь, ли, малам, мой друг просил передать тебе следующее: он все твои штучки испробовал, но ни одна так и не сработала. — Когда я закончил свою речь, колдун уже овладел собой и прикрыл глаза.
— Он где-то, видать, ошибся. Ошибся, мой друг. Эти гри-гри очень хорошие. Он точно ошибся, мой друг. — Малам настойчиво твердил о надежности амулета, прямо-таки навязывал его мне, обещая, что я стану невидимкой.
— Мой друг, — твердил малам, облизывая губы, — ты не хочешь получить деньги? Ты будешь богатый. Ты берешь гри-гри, и раз — стал невидимым и делай, что хочешь. Давай, давай, мой друг. Тебе скидка. Всего двадцать фунтов. — Я покачал головой. Я уже решил заявить в полицию. — Смотри, мой друг, пожалеешь, — настаивал он. — Восемнадцать фунтов. — Я был уже у двери, но малам не отставал: — Пятнадцать фунтов, мой друг! — И я выскочил на улицу.
К моменту «десять фунтов, мой друг» я уже проделал половину пути до полицейского участка. Впервые мое имя смогут увидеть на страницах «Дейли грэфик». Люди прочитают о некоем человеке, который выступит как свидетель обвинения, но интересно, многие ли мои однокашники поймут, что речь идет обо мне? Очень хотелось бы узнать.
Перевод В.Перехватова
Отбросы
Из родного дома она уехала совсем ребенком. Женщину, которая пришла за ней, она видела впервые, но мать знала ее. И взрослые всю ночь просидели за разговорами о девочке. Ей предстояло помогать хозяйке по дому, и если все пойдет хорошо, она будет прилежной и послушной, то сама когда-нибудь станет настоящей госпожой.
До шоссе добирались пешком, рассчитывая, что попутная машина подбросит их в город. Шли втроем: мать, госпожа и сама девочка. Ей-то было не привыкать — каждый день ходила к ручью за водой, а это подальше, чем до шоссе. А вот госпожа устала очень быстро, к тому же она потела, это ее злило, и почти всю дорогу никто не проронил ни слова. Один шофер сказал, что в кабину к нему нельзя. Но не ехать же госпоже в кузове — и они стали ждать следующего грузовика. Стояла жара, и девочка обрадовалась, когда наконец какой-то шофер согласился их подвезти. Зажатая между взрослыми, девочка не могла даже смотреть по сторонам. Мать сказала, что иначе ее бы укачало.
Первый день в городе девочке понравился. Мать привезла с собой всякой еды, и госпожа щедро ею распоряжалась. На второй день, когда мать уехала, работы было куда больше и кормили уже не так обильно. Теперь девочка ела уже отдельно от хозяйки и двух ее детей. Потом помыла посуду, сходила за водой к городской колонке. Дни шли за днями, работы становилось все больше, и девочка наконец поняла, что вся работа по дому предназначалась ей одной. Еды давали все меньше и меньше, хватало только червячка заморить, и голод стал теперь постоянным спутником. И чем меньше хозяйка ее кормила, тем чаще приговаривала: «Ешь в меру. Еда денег стоит!» Девочка робко улыбалась, опускала глаза и работала, работала…
На рынке, куда она каждый день ходила за продуктами, девочка наблюдала за мамми — рыночными торговками. В мечтах она видела себя одной из них: в новеньких, хрустящих нарядах, напевающей, улыбающейся или хмурящейся — смотря по настроению; толстеющей в достатке; хочет — отдыхает, а ест — что душе угодно.
Как-то мать обмолвилась, что хочет заняться перепродажей вещей, и мечты об этом не давали девочке покоя…
Однажды госпожа похвалила малышку за работу, и та решила, что пробил час, но ее слова почему-то страшно разозлили госпожу. Гневно сверкая глазами, она орала: «Ишь чего захотела! Может, мне еще в служанки к тебе наняться?»
Девочка пролепетала: «О пожалуйста, простите». И услышала в ответ: «Чтобы я больше не слышала ничего подобного!»
Пропасть между хозяйкой и ее маленькой служанкой стала еще глубже. Работа настолько изматывала девочку, что у нее не оставалось сил негодовать, а вынужденное молчание даже означало определенную степень безопасности — по крайней мере она знала, что никого не раздражает своими словами. И хотя вслух она уже ничего не говорила, наблюдая за рыночными торговками, мечтала стать одной из них — богатой и свободной.
Ну когда наконец госпожа позволит ей торговать? Когда наконец разрешит ей жить по-человечески?
И вот ей повезло. Конечно, это было не то, о чем она мечтала, но лиха беда начало. Пойдут дела, глядишь, дадут что-нибудь получше. Отныне ей предстояло продавать тигровые орехи — атадве. Днем — заботы по дому, а вечером, после того как хозяйка, ее муж и дети ложились спать, девочка выходила к автобусной остановке и располагалась под фонарем. Первые вечера прошли впустую, и, сидя в тусклом свете фонаря, она больше всего хотела спать. Но постепенно люди начали у нее покупать. Приходили и соседские мальчишки, выпрашивали орехи, но она им ничего не давала. Не получив, что хотели, они все время дразнили ее. А когда им это надоедало, усаживались вокруг и болтали. Потом вдруг кто-то из них вскакивал, хватал горсть орехов, и все с криками пускались наутек. И так повторялось, пока об этом не узнала хозяйка. Она пришла в бешенство и обозвала девочку воровкой и растяпой. Так закончилась для нее торговля тигровыми орехами.
А голод между тем все чаще давал о себе знать. Работы было столько, что девочка с утра до вечера не разгибала спины, за исключением разве что тех дней, когда приезжала мать. Хозяйка тогда рассказывала, что дела идут неплохо, что она научила девочку тому и сему, ну, конечно, всякое бывает, но, в общем, малышка справляется. Тогда мать доверчиво, с восторгом и радостью спрашивала: «Это правда, Араба, это правда?» — «Да, мама, это правда». — И боль, которую причиняла ей эта маленькая ложь, постепенно отступала, стоило ей только представить, что обрушится на нее, если она скажет правду.
Сезон тигровых орехов кончился. Хозяйка все чаще жаловалась на безденежье. И вот она повела девочку в супермаркет, где можно было приобрести всякий импортный товар. Там они купили большой ящик, набив его печеньем «Кэбин» и сигаретами «Плейере». Хозяйка сказала, что то и другое можно на побережье продавать рыбакам из племени эве. Пачка печенья дает доход в шиллинг, пачка сигарет — 5 пенсов.
— Так что поворачивайся, — наставляла хозяйка, — да не зевай. А то эти две воруют, как обезьяны.
В первые недели девочка продавала по пачке печенья в день — рыболовный сезон был в разгаре, и берег просто кишел людьми: они рыбачили, продавали, покупали и просто развлекались.
В сезон дождей в городе просто невыносимо. В деревне дождь падает на густые кроны деревьев, и они гасят его разрушительную силу. Вода насыщает листья, ветви, и только потом капли медленно скатываются на мягкую, покрытую палой листвой землю. А в городе деревьев нет. Земля жесткая, покрытая слоем пыли, и мощные потоки дождя обрушиваются на нее с монотонным гулом, смывая остатки почвы, обнажая каменистый слой. Даже море мрачнеет и хмурится. Оно словно разбухает и подступает все ближе и ближе, волны зарождаются все дальше от берега, поднимаются все выше и с глухим ревом обрушиваются на песок. Пляжи залиты грязной водой. Рыбаки оттаскивают свои подальше от полосы прибоя на твердую землю, а сами Оправляются в родные деревни до нового сухого сезона.
Вот и теперь близился сезон дождей. Кое-где у моря еще можно было встретить рыбаков, но найти их было ой как не просто. Арабе приходилось побегать. Да и не до покупок было сейчас рыбакам, занятым лишь своими сетями. Девочка устала таскать ящик с товаром, ей очень хотелось есть. Она смотрела, как до седьмого пота бьются с сетями рыбаки, и ее пустые кишки, казалось, стягивались в болезненный комок, потом боль уходила, ненадолго отпускала и вновь возвращалась. Она не раз подумывала о печенье, но старый страх довлел над ней: печенье есть запрещено. Вот опять накатилась боль и на этот раз уже не отступала. Она взяла печенинку, бездумно положила в рот и медленно съела. Потом еще две. Боль отступила, но на ее месте возникла сосущая пустота, и горло сдавило тошнотой. Девочка съела еще три печенинки. А между тем забросили невод. Откуда ни возьмись, вокруг рыбаков собралась целая толпа людей, от которой отделились четверо мальчишек и направились к ней.