Все еще пытаемся не останавливаться, пытаемся выйти из тупика.
Доводилось встречаться с руководством Академии. До 86-го ее возглавлял физик, трижды Герой Соцтруда Анатолий Александров. Хотел посоветоваться с нами, молодыми учеными, по закупкам компьютеров. Начал так: «Вы, наверное, будете меня ругать, но я заказал компьютеры…» И дальше – каких и сколько. Мы будем его ругать… Фантастический человек. Беседовал с нами на равных. Чем крупнее масштаб личности человека, тем он проще и доступнее.
Так же спокойно и доброжелательно держался с нами и любимец Академии, Вице-президент Велихов Евгений Павлович.
Запомнилось его высказывание: «…а подводный «город Солнца» мы обязательно построим. Ресурсы нефти и газа арктического шельфа – основа топливно-энергетического комплекса России в XXI веке. И добывать эти ресурсы придется под вечными арктическими льдами. Это будут волшебные города на дне океана, где люди будут работать и жить в условиях цивилизации следующего столетия». Тогда не сложилось. Может быть, мы вернемся к этим идеям?
Штиль или затишье перед бурей? В обществе нарастало ощущение грядущих изменений.
Первые перемены были странными и никого не вдохновляли. Новый генсек Горбачев начал с антиалкогольной компании. «В шесть утра поёт петух, в восемь – Пугачёва. Магазин закрыт до двух, ключ – у Горбачёва». «“На недельку, до второго”, закопаем Горбачёва. Откопаем Брежнева – будем пить по-прежнему». На экран пустили «безалкогольный» боевик «Лимонадный Джо». Лигачёв: «Винотеку уничтожить, а “Массандру” закрыть!». Уничтожены уникальные коллекционные сорта винограда. Например, сорт «экимкара», компонент знаменитого вина «Чёрный доктор». В магазины выброшено огромное количество подпольного алкоголя. На это уходил весь сахар. С прилавков исчез сахар. Сахар стали продавать по карточкам. Водку тем более.
Другие меры административного характера – ускорение развития народного хозяйства, «борьба с нетрудовыми доходами», введение госприёмки, демонстрация борьбы с коррупцией.
В экономике узаконивается частное предпринимательство в форме кооперативов, совместных и малых предприятий. Часть населения (в основном молодежь и интеллигенция) охвачена эйфорией от долгожданных перемен и невиданной по советским меркам свободы. Деньги в огромной стране валялись под ногами. Появились очень богатые люди. Артем Тарасов – первый легальный миллионер. Руководители страны, партийные бонзы метались. Может, слишком отпустили? Предпринимались контрмеры, вводились ограничения рыночной экономики и демократии.
Ничего не помогало, все расползалось. Исчезали продукты из магазинов. Инфляция. Карточки на многие виды продовольствия. Гиперинфляция. Полное вымывание некоторых видов товара. Рост внешнего долга.
Проблемы со всем – вещи, продукты. Нас выручают папины льготы участника гражданской войны. Специальный магазин для льготников. Здесь к празднику продаются заказы: икра, консервы, твердокопченая колбаса. Мебели в магазинах нет. Льготники могут купить мебель два раза в году в специальном мебельном магазине. Выбор – максимум два гарнитура. Да и то – не придешь просто купить. За несколько дней составляются списки, с вечера накануне дня продажи все приходят к магазину. Делают перекличку, дежурят всю ночь, зимой жгут костры для согрева. Потеряешь очередь – жди еще полгода. Я записываюсь, дежурю, покупаю по отцовской доверенности. Такие же проблемы у нас и с другими вещами. Спортивная куртка, велосипед. Так что и куртки, и велосипед покупаются как бы для папы. Папе – под девяносто, ему просто необходимы велосипед и спортивные куртки. Так же покупаем мы и наш первый автомобиль – Жигули 13-ой модели.
Закончились десять лет моей лучшей, настоящей жизни. Когда, кроме неудобств советской империи, мы в полной мере использовали ее плюсы. Путешествовали за гроши. Тыкали пальцем в карту, садились на раздолбанный провинциальный автобус и ехали в какой-нибудь глухой поселок в горах Узбекистана, например. Приезжали, нас окружали красивые, загорелые, чумазые дети. Откуда вы, откуда вы? – кричали они и тянули к себе домой. Там нас встречали взрослые. Фотографировались с нами на память. Угощали чаем и сладостями. Полная свобода. Полная безопасность. Сейчас об этом можно только мечтать. Вспоминать и вздыхать.
В конце восьмидесятых рухнула советская империя. Кончилась наша счастливая жизнь. На ученом совете мы сдавали нашу последнюю работу. Члены совета говорили, что институту нужны такие разработки. Что нет отечественных аналогов. Но и средств, необходимых для продолжения и внедрения подобных работ, уже не было. Через две недели наше направление закрыли, подразделение расформировали.
Будем начинать новую жизнь. Вы да Я. В который раз?
Опять о Невском
Чудные шестидесятые прошлого века, когда для огромной страны, казалось, начиналась новая жизнь. Почему казалось? – действительно начиналась. И для меня все только начиналось. 66-й год, мне – двадцать пять.
Ах, Невский проспект, Невский проспект. Что влечет нас к тебе? Почему, придя домой и глядя в окно на яркое вечернее солнце, мы не находим себе места, не можем заняться привычными делами…? Мысли разбегаются, путаются, сердце стучит, нервно бегаем мы, шарим мысленным взором вокруг и не узнаем ни одной вещи, на которую он натыкается, пока вдруг… словно поняв какую-то истину, срываемся с места, модные брюки, рубашка в обтяжку, ловко сидящий пиджак – мчимся, скользим мягкими туфлями по шершавому асфальту – скорей, скорей, в сотый, тысячный раз увидеть гордый профиль и седые виски нашего Невского.
Неизменная молодость Невского, веселый шум Невского, калейдоскоп красок Невского.
Красавица Невского проспекта.
Затянутая в собственные стройные формы, погруженная в себя, ступает быстро и осторожно, оставляя огненный след, не глядя по сторонам, строгая сама к себе и непримиримая к окружающим – что может остановить ее, привлечь внимание, что кроме подвига? – да где там! Не до подвигов нынче.
Иной считает, что он сам по себе подвиг: я – художник, я – режиссер, я – полигон масскульта и всяческого поиска, я – извозчик цивилизации, я – необыкновенный человек – позвольте портрет нарисовать, позвольте о прекрасном поговорить, я раскован необыкновенно – … вы не ругаетесь?…, не пьете?…, не ширяетесь?… и переспать не хотите?… – нет, нет, не смейтесь над ним, не ругайте этого «иного», боже упаси, он неплохой, добрый, хочет лучшего, он даже стеснительный, если разобраться. Ну, пусть он будет таким, какой есть – нелепый, претенциозный, будем любить его таким, у него еще столько впереди, а сейчас он счастлив на Невском проспекте, потому что ему двадцать пять.
Тот, кому двадцать пять отроду – разве может он не чувствовать себя счастливым на Невском? – так же, как его сверстники ранее сто лет тому назад – имеет ли он прекрасные усы, спускающиеся по нонешней моде к самому подбородку и придающие вид, хотя и унылый, но достаточно зверский, чтобы прельстить современную профурсетку, определяющую уже только по этим усам характер прямой и суровый, привыкший защищать свою честь в сражениях у барной стойки, сочетающийся с городской «образованностью» и учтивостью, которые выражаются в глубоком понимании проблематики и особенностей супер-райфл, сабо и бит-музыки; или имеет счастье гордиться черной пушистой бородой, дающей владельцу ощущение спокойствия, достоинства и отражающей характер вдумчивый, интеллигентный, склонный к умственным занятиям и к умеренно-критическому отношению к материальной действительности, которое вполне позволительно для человека, получившего уже от общества свою толику материального и социального комфорта.
А пожилой человек – разве он не извлечет свою долю удовольствия, радости и удовлетворения от прогулки по Невскому проспекту? Разве не затрепещет его сердце при виде моложавой женщины, строгой и стройной по его представлению, одетой в английском стиле, столь близком вкусу его времени?
Разве не забудет он седины, и сердце его не забьется словно в юношеские годы и не защемит предчувствием чего-то неизвестного, волнующего и несбыточного? А когда вернется домой, разве не будет продолжать еще биться взволнованно и радостно его немолодое уже сердце, так, будто в его жизни уже что-то случилось, что-то произошло? – нет, нам достаточно одного только ощущения, одного только знания о том, что есть где-то нечто родное нам, близкое – незнакомое, но сразу узнаваемое – чтобы это нечто надолго окрасило радостным мироощущением наши сероватые повседневности.
Так бурна и разнообразна жизнь на Невском, что наполняет нас до краев иллюзией собственной жизни только лишь при созерцании этого бурления на нашем старомодном центральном проспекте. А может как раз наши чувства более полны именно при соприкосновении с жизнью, чем при вторжении в нее? – при нашей-то грубой походке, примитивных устремлениях и допотопном понимании природы вещей. Вы не замечали, как легко и непринужденно чувствуете себя, наблюдая обаяние молодости стайки щебечущих девчонок, прелесть и особое женское спокойствие молодых женщин – ваших соседок по дому, транспорту, магазину, любому другому делу, и как мгновенно эта легкость превращается в тяжелый труд для обоих незнакомых людей, вступивших в беседу, даже если это сделано по обоюдному желанию?