– Тебя как зовут? – спросил я.
– Ося. А тебя?
– Юрко.
– Ты еще держишься?
– Я – да. А ты?
– Пока что.
Стресс быстро отрезвил меня и я начал заметно падать духом. Долго ли я так выдержу? Может, пора бы бросить все к чертям и дать деру? На трезвую голову я бы никогда ничего подобного не выкинул… О боже, сколько это будет продолжаться?.. У меня уже онемела рука. Если бы этот дурак хорошенько рванулся, то мигом оказался бы на свободе. Но он, на свою беду, не знал, что я не цыган, а обыкновенный писака, и мой боевой запал уже успел испариться. Но тогда это было моим счастьем. Он послушно стоял в моих объятиях и только сопел.
Цыгане дрались, как львы, но подростков было больше, они бросались по нескольку на одного, валили с ног и безжалостно пинали бутсами. Вот уже и Виктор грохнулся на асфальт, и его потащили за ноги, он беспомощно извивался, пытаясь встать, но безуспешно. Алкоголь делал свое темное дело. Ситуацию спасла милицейская сирена. О, она звучала, как пение райской птицы, как шепот любимой в три часа ночи…
Теперь бежать было не стыдно. От милиции удирают даже гангстеры и мафиози. А мне – так сам Бог велел. Я резко оттолкнул парня, чья-то рука с ножом еще успела черкануть мне по рубашке, но такая ерунда меня не остановила – я помчался вихрем, а рядом летел, заплетаясь ногами, охая и матерясь, Виктор. Впереди и позади нас бежали цыгане, подбодряя друг друга выкриками.
Позже, когда мы отдышались где-то аж на Городничей, цыгане бросились нас обнимать, жать руки и тащить к себе в гости. И Виктор был готов уже продолжить развлечение, но с меня было довольно. Я забрал его к себе домой, мы повалились на диваны и заснули. Только утром я почувствовал боль в левом боку – нож все-таки рассек мне кожу, и на ране запеклась кровь. Но это была мелочь – Виктор со своими попинанными ребрами кряхтел и стонал еще неделю.
– Ты там был? – спрашиваю курдупеля, всем своим видом давая понять, как мне это приятно.
– Да. Я сидел в машине и все видел. Ты молодец… Муровый[31] из тебя мужик… Но закон есть закон. Даром – за амбаром. А тут платить надо… И до каких пор ты собираешься со своими сюсями у нас гастролировать?
– Недолго. Может, несколько дней. Мы же отдыхаем.
– О’кей! Через две недели у меня важное мероприятие. Одолжишь мне своих людей. Машины я дам.
Итак, он меня принимает за человека, который находится в постоянных контактах с цыганами.
– Где мероприятие? – спрашиваю я деловито.
– В Малехове. Есть там одно дельце…
– А точнее?
– Ну, тебе прямо сразу весь план распиши, карты выложи! Расскажи, покажи, дай пощупать. Не переживай, дело несложное.
– Восьми человек будет достаточно?
– Наверное… – И неожиданно: – Соску хочешь?
– Нет, спасибо.
– Шара! Только для тебя.
– В другой раз.
– Ну, ты не стесняйся. Подходи в случае чего. Мы теперь кумпели[32], а?
– Я вижу, ты знаешь Надю?
– Я всех знаю. Но Надя – динамо. Лишися того ровера[33]. Пацанка еще. А пацанки, чувак, это большое западло. У тебя есть на чем записать? Нет? Так запомни – большое западло! А динамщицы – это западло в квадрате.
Кто такие динамщицы, знал каждый кавалер, потому что не раз и не два приходилось быть жертвой их хитростей. Динамщицы были особенным типом барышень, проводящим время в кнайпах. Они могли успешно флиртовать, зажиматься в танцах до томного закатывания глаз, позволяя чмокать себя в щечку, и бухать в неимоверных дозах шампанское и цветные коктейли, но после развлечения обязательно «делали тапки» – по-английски прощались, и фертык[34]. А если им не удавалось «делать тапки» в кнайпе, то приходилось бедненьким все-таки вести клиентов на «точку», которая оказывалась обычной львовской брамой. Такие номера проходили, как правило, с туристами. Иногда динамщицу можно было встретить и с фонариком под глазом, но ничто не могло остановить неудержимой тяги гулять на всю губу и катиться от кнайпы до кнайпы в поисках новых приключений. Крутить динамо было стилем жизни. Самые интересные прокрутки становились легендами и передавались из уст в уста.
– А давай поздравим Надю, – предложил я.
– Ты серьезно? – заметно обалдел Франь. – Гм… ну, давай.
Мы взяли в баре по две бутылки шампанского и повалили к столу новорожденной. Компания встретила нас радостным гамом, но все были уже хорошенько подшофе. Надя, вся в цветущих румянцах, принялась пододвигать нам тарелки. Я пожирал ее глазами, она казалась мне той, с которой можно забыться на длительное время. За те полгода, что я вернулся из армии, я удовлетворял свои половые потребности без всякой системы. Девушка, дожидавшаяся меня из армии, сделала аборт за мои деньги, хотя в своем грехе я уверен и не был. Называется – подзалетел. Это меня угнетало. Тем более, что не был уверен я и в том, что она действительно делала аборт. Потому что золотые сережки, появившиеся у нее после аборта, наталкивали меня на глубокие размышления. А так хотелось чистой и пьянящей любви! Надя дышала здоровьем и неподдельной сексуальностью. Динамо? Ну и пусть. На всякое динамо есть свой кардан. Это все равно, что иметь дело с необъезженной кобылицей. Главное – выдержка. Зато потом – небо в алмазах!
Франь выпил бокал и исчез. Мне в чужой компании тоже не сиделось, и я пригласил Надю на танец с зажиманием, и с радостью почувствовал, как ее нежное домашнее тело льнет ко мне. Может, от выпитого, а может, от чувств. Там видно будет.
Когда я попрощался с ней и отправился к своему столу, то увидел пьяного поляка, который дремал на могучих грудях профуры, в то время как ее правая ручка деликатно исследовала глубины его карманов. Я бодро ей подмигнул, а она стыдливо потупила свои невинные свиные глазки.
За моим столом любовь била фонтаном. Заметив меня, Марианна нервно одернула платье. Ну, так и должно быть – ведь я ее брат! Я напустил на себя суровый вид, и руки грузин, словно испуганные зайцы, выметнулись из-под греческих юбок.
– Марианна! – сказал я как можно более грозно. – Амохи канталабия! Исме сом хири! – и направился к дверям, а Марианна с пылающим личиком посеменила за мной.
– Вах! Какой грозный брат! – покачал головой Теймураз. – Савсем грузин. Наша кровь.
В фойе Марианна дала мне последние ценные указания.
– Они хотят куда-то нас отвезти. Я им скажу, что ты мог бы договориться о ночевке и здесь, в гостинице. Когда они спросят тебя о цене, скажешь, что за двоих должны заплатить полторы сотни. Возьмешь эти деньги и заплатишь за две комнаты. Но не больше пятнадцати за комнату, слышишь?
– Кому я должен заплатить?
– Подойдешь к портье и скажешь, что ты от Марианны из Одессы. Я с ним разговаривала сегодня утром.
– А потом?
– Потом иди домой. А завтра в семь вечера мы ждем тебя в ресторане.
Марианна отошла, а я задержался, чтобы дать ей возможность рассказать о скверном брате и о том, что умаслить его могут только деньги. Неожиданно кто-то толкнул меня, и я оказался прижатым к стенке. Атаковала меня уже знакомая нам профура. Она разинула рот с выбитым передним зубом и прошипела:
– Не продавай! Слышишь? Не продавай! Иначе он меня прикончит.
Из ее варежки, будто из кратера вулкана, вырывался горячий воздух – прокуренный, заспиртованный, еще и хорошенько настоянный, – у меня даже дух захватывало. Я пытался повернуть нос куда-то в сторону, дабы, чего доброго, не свалиться преждевременно.
– На, возьми. Хорошо? Не продашь?
В ее глазах блестели слезы. А в моей руке хрустела банкнота.
– Не продам.
– Я тоже никому не скажу, что вы не греки… Пойдем, я угощу тебя шампанским. Хочешь? Или коньяком?
Я не хотел ни того ни другого, но она чуть ли не силой затащила меня за свой стол, налила вина, и с ярко выраженной радостью наблюдала за тем, как я его выпил. Потом погладила меня по руке и принялась по-кошачьи ластиться.
– Я теперь совсем одна… Понимаешь? Совсем одна. Когда-то я имела успех. Я имела все, что хотела… Ну, не совсем все, но… Налить еще?.. А теперь я никто… Если бы кто-нибудь занялся мной…
– Что ты хочешь этим сказать?
– Никто не хочет быть моим опекуном. Понимаешь? А одной трудно. Когда угодно я могу оказаться среди тех, кто сидит в скверике напротив гастронома.
Она имела в виду скверик на проспекте Свободы, где собираются синего цвета алкоголики. Среди них немало страшных, аж черных с лица, баб. Гадкие, опустившиеся, в грязном тряпье, они отдаются каждому, кто предложит бутылку «чернил». А если рядом с ними постоять, то можно услышать просто фантастические матерные конструкции и порадоваться, что уже и украинский язык сделал значительный вклад в этот жанр.
– А я еще многое могу. Можешь проверить. Тебе никто такой оралки не сделает, как я. Я мастер. Я могу целый час ласкать твой стержень, и ты не кончишь, пока я сама этого не захочу. Я готова для тебя на все.
Она вдруг вскинула голову вверх, и губы ее задрожали. Около нас остановился Франь.