Супруги сели рядом: он занял место по центру, а она – слева от него.
Мужчина отломил чуточку от лежащего перед ним ломтика черствого черного хлеба и обмакнул его в кофе-суррогат, чтобы размягчить. Еще остававшиеся у него зубы были уже не такими крепкими, как когда-то, однако он даже и думать не хотел о том, что ему пора бы обзавестись протезами. В глубине души он все еще чувствовал себя молодым мужчиной, которому чудом удалось выжить в аду… Он стал очень осторожно жевать хлеб и с усилием проглатывать его. Женщина последовала его примеру.
Кроме них двоих за столом никого не было. Остальные восемь мисок стояли на столе и из них вверх устремлялись тоненькие струйки пара, рассеивающиеся в воздухе на полпути к потолку. Восемь кусочков хлеба, казалось, напряженно ждали, когда же их съедят. Мужчина положил в рот еще немного хлеба и отхлебнул чуть-чуть кофе, а женщина ограничилась лишь несколькими крошками. Они завтракали подобным образом в сосредоточенном и торжественном молчании, которое ни один из них не осмелился бы нарушить. Их глаза были задумчивы – словно перед их мысленным взором мелькали какие-то давнишние ужасные сцены.
Прошло минут десять, но никто так и не произнес ни слова, а остальные восемь кусков хлеба и восемь мисок с кофе так и остались нетронутыми. От коричневой жидкости уже не поднимался пар: кофе постепенно остывал. Женщина взглянула на миски, наполненные кофе, и на разбросанные по скатерти крошки.
– Ты закончил, hartsenyu?[3] – спросила она у мужа.
Тот кивнул и поднялся из-за стола.
– Будешь одеваться? – поинтересовался он.
Женщина отрицательно покачала головой.
– Сегодня утром я что-то чувствую себя утомленной. Иди один. Если раввин спросит, почему я не пришла, скажи, что мне нездоровится.
Мужчина на мгновение замер, удивившись решению своей супруги.
– Ты уверена?
– Иди. Я тут немного приберу, а потом, пожалуй, приму ванну. Тебя ждать к обеду?
Мужчина, хотя он и не был уверен в том, что в словах его жены и в самом деле содержится вопрос, все же кивнул. Затем надел пальто и широкополую шляпу, которая, очевидно, вышла из моды, но которую он неизменно носил еще с тех времен, когда ему было тридцать.
Возле двери, как и каждый день в последние полсотни лет, супруги легонько поцеловали друг друга в щеку. Затем мужчина покинул прихожую, не произнеся ни слова.
Через иллюминатор сильно накренившегося самолета мужчина, одетый в светло-синий костюм, увидел далеко внизу под собой аэропорт имени Кеннеди во всех деталях. Воздух был чист и прозрачен. Такой воздух над Нью-Йорком отнюдь не частое явление. Приближался момент посадки, и по мере этого мужчину – человека лет шестидесяти, но еще довольно моложавого, высокого, светловолосого, с залысинами, с умными и проницательными голубыми глазами – все больше и больше охватывало беспокойство. Он преодолел более восьми тысяч километров, однако охотно отправился бы назад немедленно, этим же самолетом, если бы такое было возможно, даже не покидая салон и даже не ступив ногами на твердую землю. Но это было невозможно. Он осознавал, что поворачивать нельзя и что он должен завершить то, что начал более года назад.
Должен…. Да, это был импульс, которому он не мог противопоставить всю свою силу воли. Должен. Он должен приехать в Нью-Йорк и должен позвонить в ту дверь. Если бы он сейчас спасовал, то потом уже не нашел бы в себе мужества и не смог себе этого простить. Он должен замкнуть этот – все еще не замкнутый – круг, который был начертан более пятидесяти лет назад. А иначе ему не обрести покоя.
В прошлом году его жизнь изменилась коренным образом после того, как он получил посылку из Германии. Раньше ему даже и в голову бы не пришло, что такая – довольно невзрачная на вид – посылка может произвести столь сильный эффект. Она была небольшой – размером примерно с коробку для обуви, – но она изменила все его существование.
Многие сказали бы, что это не его вина. Он не был виноват в том, что тогда произошло. Тем не менее он чувствовал на себе груз ответственности – как человек, который через окно видел, что совершается убийство, но не смог его предотвратить. Ему надлежало каким-то образом это искупить, и он надеялся, что сумеет придумать, как это правильно сделать. Это была не его вина.… Ему не раз и не два повторяли это очень многие, а особенно часто – жена. Если рассуждать логически, он и в самом деле ни в чем не виноват. Однако ему казалось, что это не так. Он был тем, кем он был благодаря отцу и матери, сочетая в себе и хорошее, и плохое. Он не мог делать вид, что перенял у них только хорошее, и совсем открещиваться от плохого. Человек либо полностью принимает все наследство – со всеми активами и пассивами, – либо полностью от него отказывается. Он его принял полностью – вместе с тем непосильным грузом, который вот уже год отягощал его совесть. И он прилетел сюда, в Нью-Йорк, чтобы попытаться уплатить долг – долг пятидесятилетней давности. Он не знал, сумеет ли он это сделать, но надеялся, что сумеет.
Самолет выровнялся и, снижаясь, взял курс прямо на бетонную взлетно-посадочную полосу. Еще несколько минут – и он приземлится.
Выйдя из синагоги, старик на несколько мгновений остановился: его ослепил яркий солнечный свет. Мужчина прикрыл ладонью глаза, а потому не заметил стоявшего на противоположной стороне улицы светловолосого господина, одетого в легкий светло-синий костюм, полы пиджака которого колыхались под порывами ветра. Этот мужчина дружески беседовал с иудеем-ортодоксом – с кипой на затылке и с длиннющими пейсами. Когда ортодокс увидел вышедшего из синагоги старика, он жестом указал на него своему собеседнику. Светловолосый улыбнулся и затараторил слова благодарности. Ортодокс в ответ лишь пожал плечами и двинулся куда-то прочь. Господин в светло-синем костюме перевел взгляд на старика.
Тот ничего этого не заметил. Он медленно зашагал по направлению к своему дому, размышляя над тем, что сегодня сказал раввин. Молитва не принесла ему большого утешения. Его губы шептали нужные слова, однако его мысли были заняты чем-то совсем другим. Старику казалось, что его мозг пытается убежать далеко-далеко, но что-то неизменно возвращает его назад – подобно тому, как собака, заливаясь лаем, бросается прочь от своей конуры, но цепь, натянувшись, заставляет ее вернуться… Небо было голубым и безоблачным. Дул холодный ветер. Такой же холодный, как и тогда. Уже наступил апрель, однако весной, похоже, еще и не пахло. Старик остановился и нере шительно оглянулся по сторонам. Вернуться домой? Нет, домой ему не хотелось. Не из-за супруги – его дорогой, его любимой женушки, – а из-за вдруг возникшего у него непреодолимого желания удрать куда-нибудь далеко-далеко – удрать прежде всего от самого себя.
Со стороны бухты до него донесся звук сирены буксирного судна, и ему внезапно пришла в голову идея: он отправится на прогулку на катере – на одну из тех прогулок, которые устраивают для туристов. Сколько лет он уже не совершал подобных прогулок? А может, он их вообще никогда не совершал? Первые годы его жизни в Нью-Йорке были отнюдь не легкими, а потом… Потом он всегда был чем-то очень занят. Прогулка на катере – это, безусловно, именно то, что сейчас нужно. Загоревшись идеей, он поднял руку, чтобы остановить такси. Четверть часа спустя такси подвезло его к причалу № 83. Он с трудом смог вылезти из автомобиля, однако при этом повелительным жестом руки отстранил от себя таксиста, попытавшегося ему помочь. Едва выйдя из машины, он живо осмотрелся. Старику повезло: катер был пришвартован и по его трапу поднимались пассажиры. До отплытия, наверное, оставалось совсем немного времени.
Старик купил билет в окошечке стоявшей на пристани деревянной белой будки и зашагал к катеру так быстро, что чуть не выбился из сил.
– Мы отплываем через десять минут, – сообщил ему матрос, проверявший у трапа билеты.
Старик, устроившись на верхнем мостике, стал невольно поеживаться в своем уж слишком легком пиджаке.
Здесь, на открытом воздухе, было прохладно, однако ему не хотелось лишать себя удовольствия лицезреть очаровательный вид. Солнце и прозрачный воздух – именно они были нужны ему для того, чтобы отогнать мрачные мысли. Прикрученные болтами к полу пластиковые сиденья почти все были свободны. Лишь группка подростков – похоже, туристы из-за границы – громко галдела метрах в десяти позади него.
Через несколько минут, как и было сказано матросом, катер, затарахтев дизелями, вздрогнул и пришел в движение. Облачко черного вонючего дыма окутало палубу, но истер уже через пару секунд полностью разогнал его.
Катер направился в самый центр бухты. Он отплывал псе дальше и дальше от берега, предоставляя старику возможность насладиться окружающим пейзажем, живописные картины менялись хотя и очень медленно, но все же менялись. По мере того как расстояние до берега увеличивалось, панорама города демонстрировала все новые детали – подобно огромному пазлу, который собирается кусочек за кусочком. Атмосфера и вид предстающих перед взором старика зданий помогли ему обрести покой. Да, теперь у него на душе и в самом деле стало спокойно.