Все это саду не вредит
Под звездами и между звезд
Не верь – сады не умирают
Их в рай весенний забирают
Куда метель не долетает
Куда беда пути не знает
И не дотянется мороз
А нашему не убежать
Ему весь век стоять меж нами
И землю круглую корнями
Над черной пропастью держать
Шел по стеклам от стужи
Перезвон темно-синий
И ладони снаружи
К ним прикладывал иней
Все, что под абажуром
Желтым светом намокло
Старых кружев ажуром
Налипало на окна
Как дымок сигаретный
Как над чашечкой кофе
Плыл во тьме беспросветной
Чей-то призрачный профиль
И морозная кромка
Отступала от окон
И вплеталась поземка
В заблудившийся локон
И цеплялась беда
За портьерные ткани
И дрожала звезда
Как чаинка в стакане
Будто этой зимой
Подоконник с геранью
Между светом и тьмой
Был единственной гранью
Мороза дубленая шкура
Под тяжестью ночи трещит
И месяц с китайским прищуром
В метельную дудку пищит
Летят самоходные сани
И воздух закутан в бензин
А где-то в далеком Ливане
О вьюге поёт муэдзин
Он свет собирает горстями
Седины купает в лучах
И кажутся беды гостями
В продрогших моих волостях
Так в томном зрачке океана
Полярные звезды гостят
И в черной утробе фонтана
На счастье монетки блестят
А.Л.
Холодные камешки вдоль языка -
«Морозы, морока, морошка»
Как рваные фразы плывут облака
И звездная мечется мошка
Ты можешь как льдинки слова подобрать
Подстать твоим нищим алмазам
И будут полярные вальсы сиять
Над городом нашим чумазым
А в книгах жирна типографская гарь
Гремят пересохшие спички
И черные тропы диктует январь
И ночь закрывает кавычки
Но камни тускнеют, и крошится лед
Зевает озябший мечтатель
И белым надгробием солнце встает
Едва повернешь выключатель
Они не увидятся. Нет
В трамвайчике красном
Уехал счастливый билет
Напрасно. Напрасно.
Рассыпалось всё, что вовне
На «право» и «лево»
И в каждом отдельном окне
Отдельное небо
Ему не молиться о ней
И свечек не ставить
У длинных вечерних теней
Короткая память
И тычет мизинцем в зенит
Тончайшее скерцо
Трамвайное сердце гремит
Трамвайное сердце
Она его тоже не ждёт
Что может быть проще?
Белесая вечность падёт
На черную площадь
И прочь полетят фонари
И звезды качнутся
И тонкие рельсы вдали
Как руки сплетутся
Блестели виноградные глаза
И море колыхалось по-верблюжьи
Вытягивалась молнии лоза
До самых звёзд – приветливых и южных
А в трюмах кахетинское вино
Прислушивалось к капельному плясу
И палуба рубилась в домино
С дождем, одетым в выцветшую рясу
Без умолку трещали паруса
Пенька ворчала нудно и визгливо
Блестели виноградные глаза
И спали амфоры – на самом дне залива
Бежала ночь по черной кромке скал
На стайку нот охотилась гитара
И добрый демон – как любви – искал
Погибели, и звал ее: «Тамара»…
Стояла ночь – что твой рояль
И ветер шествовал во фраке
Самодовольный лунный враль
Сиял как блик на черном лаке
Смычками ливень помыкал
Мерцали запонками лужи
И гром по клавишам скакал
В тумане оркестровых кружев
Так Шуберт норовил украсть
Тональность у природы хрупкой
Но вдруг наваливалась страсть
И лепка становилась рубкой
Так рухнул первородный грех
На первозданную беспечность
И хрустнул черепной орех
Таящий сморщенную вечность
Стасу Беляеву – лучшему в мире Меркуцио
Верона спит. Ее ночник – луна
Чернее сна лишь шрамы на бумаге
Отяжелев от скуки и вина
Спят удальцы, во сне сжимая шпаги
Верона спит. Но храп похож на стон
Над городом смертельная истома
Свеча коптит. Увял ее бутон
Грядет чума на оба ваших дома
Верона спит. И эти двое спят
Покуда автор пишет предисловье
А за строкой столетия летят
И словно вены набухают кровью
Верона спит. Беспечно спит, пока
Далекий бард не воплотил затею
И как кинжал нацелена река
В ее почти фарфоровою шею
Верона спит, пока пусты листы
И, кажется, бледны от предвкушенья
Ведь через час сожгут её мосты
И солнце вздернут как сигнал сраженья
И вот тогда сойдутся все концы
Поэт отступит, дописав посланье
И отдадут безумные отцы
Своих детей невинных на закланье
Очнется яд и закипят клинки
И вздрогнет мир от траурного звона
И смерть как точку на конце строки
Сотрёт любовь… Но – тише! – cпит Верона…
Тринадцать за столом. Коврига и вино
И мёд луны, сочащийся сквозь ставни
Последний раз им вместе суждено
Собраться за одним столом – на равных
Тринадцать за столом. Их пестует судьба
Один из них предаст, толпа распнет другого
Еще один сразит мечом раба
И трижды скажет, что не видел Бога
Еще один, сомненьями томим
Дерзнет вложить персты в святые раны
И тоже станет свят, и потому – гоним
Ему споют ветра и покорятся страны
Он с посохом уйдет, как десять остальных
Бродить по миру в рубище скитальца
Будить в сердцах любовь и врачевать больных
Все также в раны вкладывая пальцы
А самый молодой из них – стилом
Воздвигнет храм, которого основа
Тот, кто собрал тринадцать за столом
Но Словом был сперва – в начале было Слово
Ушедший в Рим – другой – на склоне лет
Взяв кисти непослушными руками
Напишет первый поясной портрет
Того, чей след и Свет – за облаками
Но ночь пока – всё сбудется потом
Их ждут кресты, костры, бичи и камни
А эта ночь нежна…
Тринадцать за столом.
Вино и хлеб. И лунный мёд сквозь ставни.
Свершилось – он ее поцеловал
Неважно – где, неважно – кто, впервые
Как будто петли оборвав дверные
К ней Бог вошел и вечность даровал
Над ней уже безумствуют с утра
Ветра и распевают «а капелла»
А после полночь сделалась светла
И сердце к звездам выпрыгнуть хотело
Над нею счастье строит купола
И светлый рай рисует ангел мелом
Но вечность девочке с её земным уделом
Как туфелька хрустальная мала…
Когда уходят поезда
Из Ниоткуда в Никогда
То им с перрона машут вслед
Никто, Ничто, Никак и Нет
В их черных окнах, как в воде
Плывёт бескрайнее Нигде
И исчезает без следа
В необозримом Никуда
Их гонит грусть во весь опор
Из Неверленда в Невермор
Но некрасива и груба
Их ждет в засаде Несудьба
Она меняет свет на тьму
И Нипочём на Никчему
И гибнут, гибнут поезда
Из Ниоткуда в Никогда…
Но есть Любовь, а значит чудо
Пока сильнее, чем беда
Она берётся Ниоткуда
И не уходит в Никуда
Ей машут вслед густые кроны
И в стекла ей дожди стучат
Летят, летят ее вагоны
Огни её летят, летят…
И мчатся, мчатся поезда
Из Ниоткуда в Навсегда
Когда-нибудь я стану облаками
И превращусь в холодный белый дым
А после – просто снегом под ногами
Морщинистым, ворчливым и седым
Потом я стану речкой или прудом
И вдаль рванусь в весенней гонке рек
Но человеком я уже не буду
Из облака – какой же человек?
А мой любимый пусть живет и дышит
И различает звуки и цвета
Не ведая, что облако над крышей
Когда-то было облачком у рта.
В рояльной купели кипит через край
Забытое тёмное танго
И пальцы ведут в механический рай
Святых подкаблучного ранга
Гремит молоточками мастеровой
Мелькают бемольные крылья
И пахнут аккорды могильной травой
И ветром, и фетром, и пылью
Но там – на дощатом скрипучем плато
Оплаканы шелестом кружев
Принцесса и некто (а может – никто?)
КружАт (или, может быть – крУжат?)
И полночь подносит оконца к глазам
Щекочет ресницами леса
И ломкое танго танцует гроза
Но лучше танцует принцесса
Про пьяные пальцы и пальмы в горшках
Все громче стучат молоточки
Принцесса плывет в ненадежных руках
До берега, края, до точки
И что ей за дело, что чья-то струна
Сфальшивит, а может быть лопнет