Адам поднимает руку с вытянутым указательным пальцем.
Меня определили первым. С того случая у меня в голове слегка помутилось. Может, я просто всё это выдумал. Но я чувствую этот наставленный на меня палец, и мне очень страшно. Я люблю вас. Адам.
Пауза.
Что мне делать, парни? Они держат меня за задницу, а на мне нет даже плавок. Я чувствую запах нефти. Они смажут мою задницу нефтью и затрахают меня до смерти. Прямо в задницу, детка. Прямо в задницу. Меня убьют из–за нефти?
Пауза.
Значит, сегодня первое число месяца, Майкл?
Адам. Скажи «кролики». На счастье. Скажи. Майкл. Кролики.
Адам. Кролики. На счастье. Кролики. Кролики. Свет гаснет.
СЦЕНА ПЯТАЯ
Эдвард сидит — он только что проснулся. Адам сидит согнувшись и, напевая себе под нос песню «Someone to Watch Over Me», читает Коран. Майкл лежит, спит.
Эдвард. Уснул — проснулся, уснул — проснулся, что ещё тут делать, а, Майкл? Что тебе снится? Мамочка в Питерборо? Мы тебе снимся, Майкл? Мы?
Пауза.
Адам, хочешь, потренируемся немного?
Адам продолжает напевать песню.
Майкл, ты ещё спишь?
Адам. Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!
Эдвард. Полюбуйтесь на него. Дрыхнет, как здоровенное дитя. Сопит себе в пелёнку. Капризничать стал меньше. Видать, зубки уже прорезались.
Адам.
Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!
Мы ниспослали тебе Коран.
Поминай имя Господа твоего.
Ты изрекаешь ложь, будто глас воздаяния.
Но есть над тобой надсмотрщики,
Есть над тобой надсмотрщики,
Надсмотрщики, над тобой, над тобой Мы ниспослали на землю тебе Коран,
Поминай имя Господа твоего.
Скажи неверным: не поклоняюсь я тому, чему вы поклоняетесь, И вы не поклоняетесь, чему поклоняюсь я,
Но вам — ваша вера, а мне — моя вера.
Вам — ваша вера, мне — моя вера.
Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!
Пауза.
Эдвард. Вам — ваша вера, мне — моя вера? Коран?
Пауза.
Избави нас от уверовавших в непогрешимость свою. Непогрешимость во имя Господа, немилостивого и немилосердного, ибо подобен он им в вечной непогрешимости. Я уже видел всё это дома. Как перепуганные засранцы, задыхаясь от страха, готовятся совершить жертвоприношение. Их дело правое, а если неправое — помоги им, Господи. А если их дело правое — Господи, помоги нам. Как устроен мир — вот чего я боюсь, ибо судьба моя — бояться, сказал слепой, когда трахал собственную мать.
Адам. Надеюсь, ей понравилось.
Эдвард. Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!
Адам. А если он не такой?
Эдвард. Значит, не такой.
Адам. Как же нам тогда быть?
Пауза.
Как нам быть?
Эдвард. Оставаться мужчинами.
Адам. И что?
Эдвард. Идти навстречу судьбе.
Адам. А потом?
Эдвард. Бросить ей вызов. Бросить им вызов. Сражаться с ними. Не выказывать перед ними боли.
Адам. Никогда.
Эдвард. Никогда.
Пауза.
Адам. Первое, что стало сводить меня здесь с ума, то, что никогда не знаешь, день сейчас или ночь. По–моему, ночь.
Эдвард. Так и есть.
Адам. Ты боишься темноты?
Эдвард. В этой комнате всегда темно. Во тьме я чувствую, как враг окружает меня. Прислушивается, ждёт, что я сломаюсь, заплачу. Они думают, я в их власти. Да, мы в их власти, все трое. Им решать, жить нам или умереть. От них зависит. Но кое–что зависит и от меня. От меня одного. Из–за того, что со мной сделали, я что, перестал быть мужчиной? Не перестал. Это они, заперев меня здесь, перестали быть мужчинами. Не важно, ради чего они это делают, они всё равно уже не мужчины. Я вот что хочу сказать: я лучше любого из них — я не стал бы вот так их мучить. Это мой выбор. Они поступают, как им прикажут. Я поступаю по собственному выбору. В цепях, у всех на виду, но в пух и прах пока что не разбитый. Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного.
Пауза.
Адам. Все мы в их власти.
Эдвард. От нас зависит.
Адам. Судьба?
Эдвард. Соберись, тебе говорят. Соберись.
Пауза.
Адам. Ты присмотришь за Майклом? Он боится всё больше и больше.
Эдвард. Он учится драться за свой угол.
Адам. Не получится у него.
Эдвард. Думаешь, он правда был женат? Что жена в нём нашла?
Адам. Что твоя жена в тебе нашла?
Эдвард. Побольше, чем глоток воды, уж поверь мне.
Адам. Ты ему нужен.
Эдвард. Всё, хватит болтать. Что ты ведёшь себя, как будто уже не здесь? Выкинь эту дурь из головы. Ты всё ещё ценный товар. Мы их призовые тёлки. А тёлок выставляют напоказ одних и тех же. И будь в одном уверен. Если эти ребята тебя порешат, я не заставлю себя ждать у жемчужных врат. Если я останусь один с Майклом, я сам себя порешу.
Адам. Покончишь с собой? Ты? Никогда.
Эдвард. Плохо ты меня знаешь. Ты же ни разу не был на собрании союза журналистов. Самая медленная из всех известных форма самоубийства.
Майкл. Вы говорите о самоубийстве?
Эдвард. Ты не спал, что ли, паскуда?
Майкл. Только что проснулся. Вы что–то говорили о самоубийстве?
Адам. А ты не пытался?
Майкл. После смерти Ниты я, конечно, думал об этом. Она меня отговорила.
Эдвард. Призрак её приходил?
Майкл. Не городи ерунды. Нет на свете никаких призраков. Я просто представил себе, что говорю с ней. Она, как всегда, дала мне прекрасный совет. Я ему последовал.
Адам. И какой совет?
Майкл. Сделать грушевый пирог. Она обожала мой грушевый пирог.
Майкл. Вот честно, у ирландцев такой очаровательный акцент, но своей грубостью они сводят на нет всё очарование. Иначе я мог бы сказать, что у них самый прекрасный диалект в английском языке.
Эдвард. Диалект?
Майкл. Гиберно–английский — очень красивый диалект. Эти елизаветинские обороты, эти синтаксические странности, которые, я полагаю, восходят к ирландскому языку, сибилянты…
Эдвард. Ты сказал — диалект.
Майкл. Это и есть диалект. Гиберно–английский.
Эдвард. Язык, на котором я говорю, — не диалект английского.
Майкл. Тогда какой? Португальский?
Эдвард. Называй, как хочешь. Это не диалект.
Майкл. Ты крайне невежественный человек.
Эдвард. Да ну? Слушай, ты, английское хайло, я тебе говорю — хайло, времена уже не те. Было время, ты и твоя порода разевали это самое хайло, распоряжались, командовали миром, потому что это был ваш язык. А теперь нет. Мы забрали его от вас. Сделали своим. И превзошли вас в нём. Вы думали, что вырезали нам языки, что мы сидим в углу, ревём и причитаем. Слушай. Кончились причитания. Мы бились с вами и вашим языком и победили. Неплохо для народа, который восемьсот лет подвергался угнетениям, дружок, — говорю как человек, который лишь на одно поколение отстоит от обездоленных.
Адам. Эдвард, ты окончил университет. Живёшь в более чем прекрасном доме. Много зарабатываешь. Какой ты к чёрту обездоленный?
Эдвард. Говорю же, одно поколение назад. И есть те, кого я считаю ответственными за эти лишения. Он — один из них.
Эдвард показывает на Майкла.
Майкл. Подобное обвинение исторически не обосновано.
Эдвард. Помнишь Голод? Великий голод?
Майкл. Голод в Ирландии был чудовищным явлением. Я не отрицаю его тяжести. Но прости. Как я могу нести личную ответственность за то, что произошло тогда? Это было, блять, сто пятьдесят лет назад!
Эдвард. Это было вчера.
Майкл. Не строй из себя идиота, Эдвард.
Майкл. Тогда могу я тебе, ирландцу, задать один вопрос, раз уж я несу личную ответственность? Меня кое–что смущает в вашем Голоде. Может, вам надо винить только собственную глупость?
Эдвард. Адам, я его зарежу.
Майкл. Довели себя — целиком зависеть от картошки! Нельзя было найти более сбалансированный рацион? Морковь хороша на вкус. А хлеб, сыр?
Эдвард. Боже!
Майкл. Вот это по–вашему! Совершенно по–ирландски! Взывать к Богу, чтобы решить свои проблемы. Ну, а что если он ответит: «Стань протестантом»? Что тогда?
Эдвард. Некоторые из нас стали протестантами.