До сих пор не пойму, почему я плюнул на все инструкции, ведь мне полагалось сделать налево кругом и немедленно испариться. Однако я с разбегу запрыгнул на решетку, перевалился через нее и оказался в соседнем дворе, том самом, где строительный забор и три отхода, а теперь я зафиксировал четвертый ход, который поначалу прошляпил.
В закоулке слева шла возня, женщину уже завалили и заткнули рот. Их было всего двое, один двухметровый плечистый жбан, второй примерно моего веса.
Я не милиционер и тем более не ангел, но таких штучек не люблю.
Верзилу я уделал с разбегу, ногой в челюсть. Хрустнула кость, и он как стоял на коленях, зажимая женщине рот, так и рухнул. Второй успел вскочить и раскорячился, выставив левую руку, прижав к боку левый кулак. Каратист недоделанный, насмотрелся видиков по рупь пятьдесят. Я сделал ложный замах, крутнулся на пятке и врезал ему каблуком по опорной ноге, прямо в чашечку. Не успел он упасть, как я развернулся в стойку и рубанул его по кадыку.
Каюсь, бил очень жестоко, костоломно. Но мне добавило злости то, что ситуация нештатная и поплатиться за нее я могу покруче этих двоих ублюдков.
Не мешкая, я подхватил женщину под мышки и рывком поставил на ноги. Ее била дрожь, спутанные каштановые пряди падали на лицо.
– Вы в порядке? – спросил я.
Она кивнула и коротко всхлипнула.
Быстренько я подобрал ее сумочку, вязаную шапку, сунул их женщине в руки и скомадовал:
– Бегите отсюда! Живо!
Отшатнувшись на шаг, она растерянно воззрилась на меня. Я увидел миловидное округлое лицо, широко распахнутые глаза, размазанную на подбородке помаду. Заодно заметил, что верзила, переставший вдруг постанывать, заворочался и начал подниматься с земли.
– Бегите! – рявкнул я и саданул верзилу ногой по крестцу.
Тот взвыл и скорчился, словно зародыш.
Позади наверху распахнулось окно, и возмущенный женский голос чем-то пригрозил по-латышски. Я разобрал лишь слово «милиция».
Непонятно, на что рассчитывали эти двое в таком месте – двор сквозной, с двух сторон окна.
Долго не раздумывая, пустился я в отход. Помнится, когда был помоложе, бегал стометровку за одиннадцать с половиной. Теперь форма не та, но попробуйте меня поймать в только что проработанном квартале.
Перевалившись через решетку, я обернулся и увидел, как перепачканная голубая курточка мелькнула на фоне строительного забора и скрылась за углом. Одно за другим распахивались окна во двор, и жильцы возбужденно переговаривались.
Бегом я пересек двор, в подворотне перешел на шаг и, степенно выйдя на Стрелниеку, сел в машину. На всякий случай дал хорошего газку и ушел зигзагом по Гайля-Паэглес-Дзирнаву, свернул на бывшую Горького, ныне Вальдемара, и покатил домой.
Конечно, узнай Командор о моем рыцарском поведении, да еще в намеченном квадрате, мне придется солоно. Но узнать ему, надеюсь, неоткуда.
Увлекшись воспоминаниями, я едва не проскочил правый поворот с Вальдемара на Ханзас. Эта невнимательность уже ни в какие ворота не лезет; хотя два последующих поворота тоже годятся, но этот путь самый удобный. Останавливаюсь на красный свет и включаю правый поворотник. Я почти приехал, но и довспоминать осталось самую малость.
На другой день после стычки я снова крутился в квадрате, хотя формально, после инцидента, должен был огибать его за версту. Но те двое уже в больнице и выпишутся не скоро, а встречи с особой в голубой куртке я ничуть не опасался, скорее наоборот.
Около часу дня решил малость расслабиться и заглянул в магазинчик на углу Кирова и Паэглес, где есть отдел игрушек. Мне нравится толкаться возле прилавков с игрушками, разглядывать вездеходы, пугачи, пупсов и прочую ерунду. Хотя при нынешнем кризисе любые прилавки скудеют не по дням, а по часам. Я мог бы при случае скупить этот магазинчик на корню, но не для кого, кроме как для себя. Известное дело, если жизнь чего-нибудь недодала, потом уже не наверстаешь. Впрочем, зато я могу совершенно свободно и в любых пределах удовлетворять свою страсть к мороженому. На ученом жаргоне это именуется гиперкомпенсацией.
В кофейном подвальчике на Кирова мороженого не оказалось. По ходу революционных преобразований все меньше радостей остается на долю простого человека, выбор игрушек на глазах уменьшается, пломбир с перебоями. И направился я в кафе «Айнава», что в парке на берегу канала. Сделал небольшой крюк, чтобы зайти в аптеку на пяти углах, где иногда можно купить мяту, девясил и тому подобное. Никаких травок мне не досталось, зато встретил Алину.
Случилось это так – я вышел из аптеки, не той, что на углу, а второй, рядышком, пересек Кирова и срезал угол, пройдя мимо Доски почета, с которой первосортные люди Октябрьского района строго взирают на рядовых прохожих. И тут увидел ее. В голубой куртке и вязаной шапочке она стояла на остановке по ту сторону бульвара. Наши взгляды встретились, и тут она встрепенулась, радостно замахала рукой, так, словно долго высматривала меня среди прохожих, и вот наконец-то я, долгожданный, явился. А я не придумал ничего лучше, как припустить бегом через проезжую часть.
Слева подъезжал троллейбус, но он резко сбавил ход, минуя развилку контактных проводов. Ну а мимо него, по второму ряду, мчался таксист, и я, как последний дурень, как бегущий за мячом пацаненок, выскочил прямо под колеса «Волги».
Думаю, со стороны это выглядело весьма эффектно. В кино такие сцены отрабатывают неделями, а тут вышло словно бы само собой. Слева на меня несется автомобиль, сверкая ощеренной никелированной пастью. А я совершенно рефлекторно делаю, как учили – учили ведь меня всесторонне и на совесть, – прыгаю с пируэтом, нечто вроде фосбюри-флопа, грохаюсь задом на капот, съезжаю к ветровому стеклу, кувыркаюсь наискосок через плечо, благополучно перекатываюсь через мчащуюся «Волгу» и мягко приземляюсь на ноги. Вообще-то не самое заковыристое из того, чему я обучен.
Прохожие ахнули. Истошно взвизгнули тормоза такси, шофер распахнул дверцу, высунулся, гаркнул мне вдогонку: «Мудак, блядь!!» – зло хлопнул дверцей и умчался. Я добежал до тротуара, благо справа никакой транспорт не ехал, встал перед Алиной, как конь перед травой, даже не запыхавшись.
– Здравствуйте, – учтиво улыбнувшись, молвил я.
– О господи, – вместо приветствия сказала она. – Вы всегда так улицу переходите – кувырком?
– Да нет, как когда…
Тут я почувствовал, что мои надпочечники запоздало выбросили в кровь уйму адреналина. Ощущение паршивое, но я не подал вида. Стоял столбом и смотрел в ее глаза, лучистые такие, доверчивые и восхищенные, зеленые колдовские глаза.
– Если бы вас сбило, – сказала она, – я никогда в жизни себе не простила…
– Давайте отойдем немного, – попросил я. – Не люблю, когда посторонние пялятся.
Торчавшие поблизости на остановке люди глазели на меня, словно я был как минимум сбежавшим из цирка верблюдом.
Она согласилась, и мы направились в парк, холодно чернеющий, мокрый, почти совсем безлюдный.
– Может, зайдем в «Айнаву»? – предложил я. – А то я как раз шел туда.
– Но если там у вас назначена встреча, я могу помешать, – предположила она.
– Вовсе нет, какая там встреча, – энергично заверил я. – Просто мороженого захотелось.
Алина заливисто расхохоталась, да так, что остановилась посередине дорожки и не могла шагу ступить.
– Что с вами? – искренне удивился я.
– Нет, не могу… – сквозь смех отрывисто проговаривала она. – Это потрясающе… вы – и мороженое… просто вот шел… мороженым полакомиться… перепрыгнул через такси… вы только не обижайтесь…
– А я не обижаюсь. Вы правы, и впрямь забавно.
Отсмеявшись, она отогнула рукав и взглянула на часики, простенькие никелированые, отечественного производства. Помнится, я еще подумал, что если женщина вечером отчищает своб куртку, чтобы наутро просушить ее, то ли феном, то ли утюгом и снова надеть, гардероб у нее скорей всего небогат.
– Вы куда-то спешите? – спросил я.
– Пожалуй, полчаса у меня есть, – поразмыслив, сказала она.
Эти полчаса растянулись до следующего утра.
То было в начале января, с тех пор прошел месяц странной, бесснежной и дождливой рижской зимы. Блаженный, удивительный месяц, украденный у этого сволочного мира. Что ж, не украдешь – не проживешь, недаром говорится.
Я не имел никакого права ни приходить к ней на выручку, ни проявлять свой рукопашный почерк без крайней необходимости, ни узнавать ее на следующий день. Я не смел давать ей свой телефон, поддерживать отношения, хоть что-либо рассказывать о себе. Вот и сейчас, припарковывая машину возле ее дома на улочке Гану, в двухстах метрах от того самого двора, где вырубил двоих, я допускаю грубейшее нарушение дисциплины. И если это дойдет до Командора, а он вездесущ и всеведущ, не сносить мне головы.
2
Я поднимаюсь по лестнице. Кравцовой звонить два раза. Фамилия у нее по мужу, после развода не стала менять. Звоню.