Далеко не каждый день и даже не каждый месяц приходится обезвреживать вражеских лазутчиков. Но всегда нужно быть в готовности номер один.
Так требует граница. Таков железный, непреклонный закон границы.
Здесь все не так, как в обычной войсковой части. Поутру горнист не играет общего подъема. Одни бойцы ложатся спать, когда на востоке загорается солнце, другие встают, умываются, когда на небо выползает луна.
Ровно в двадцать часов весь личный состав выстраивается для боевого расчета. Объявляется суточный наряд. Выделяется тревожная группа…
Строго и торжественно звучат, западают в душу слова начальника заставы: «Приказываю выступить на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик! Всех лиц, нарушивших или пытающихся нарушить…»
3Тяжелые лохматые тучи медленно ползут по небу. Спустись они чуть ниже — зацепятся за верхушки деревьев. Тихо над границей, так тихо, что слышно, как с ближайшего дубка шурша падают листья. И это едва различимое шуршание еще больше подчеркивает тишину. Напарником у Смолина солдат Степанов. Лицо у Степанова широкое, простодушное. Пограничник он молодой, можно сказать, совсем еще зеленый. Иногда вздрагивает, когда падает, цепляясь за ветки, сухой сучок или скрипит дерево. Готов открыть огонь, как только зашуршит в листве ежишка. В общем, только учится разбираться в ночных звуках и шорохах.
Многим новичкам тягостно ночью, страшновато. Редкая поросль березняка, такая ясная и приветливая днем, кажется незнакомой, густой, враждебной. Мелкий овражек представляется глубоким таинственным ущельем… За каждым кустом, за каждой кочкой чудится нарушитель.
«Ничего, парень, освоишься, пообвыкнешь», — искоса посматривает на Степанова Смолин. Ему хочется сказать что-нибудь ободряющее, но ничего он не говорит. Лучше скажет потом, по дороге на заставу.
Медленно тянется время в наряде. Эх, сбросить бы с плеч исхлестанный дождями брезентовый плащ, выпить кружку горячего чая. Выпить, неторопливо отхлебывая, смакуя каждый глоток.
Внезапно доносится резкий скрипящий звук: «Дер-р-р, дер-р-р, дер-р-р!» Будто кто рвет полотно. Это неподалеку, на болотце, орет неугомонный коростель — маленькая светло-рыжая птица.
Словно перекликаясь с коростелем, глухо кричит сова: «Уху-ху! Уху-ху!»
Из кустов выбежал дикий кабан и потрусил через поляну. Степанов вздрогнул и поднял на Смолина встревоженные глаза. Спокойно, Степанов, спокойно! Зря нервничаешь, голова ты, два уха. Я же тебе растолковывал: если в ночную пору дикие кабаны выйдут на открытое место, ничего необычного в том нет. А вот уж днем выбегают на лужайку или поляну, только испугавшись чего-то. Но только днем. Дне-ем!
Невдалеке из мелколесья, тяжело хлопая крыльями, взлетел выводок куропаток. Ночью куропатки обычно не летают. Кто их вспугнул: человек или зверь?
Чуть слышно хрустнула ветка. Джек, только что прижимавшийся к ноге, навострил уши.
— Похоже, коза, — прошелестел Степанов.
— Тсс! — Смолин сжал руку Степанова. Известное дело, диких коз тут полным-полно, но надо убедиться, коза ли. — Смолин чуть шевельнулся. Если то коза, ее тонкий слух уловит движение, и она, заподозрив опасность, умчится.
Но все тихо. Лишь тревожно трепещут листья.
Смолин — комок нервов.
Не только уши, каждая клеточка тела старается расслышать, что там, в темноте.
Снова шорох. Слабый, едва слышный. Джек, не выдержав, потянулся вперед и тихонько пискнул.
— Тсс! — Смолин положил руку на морду Джека. Умный пес понял, чего от него требуют, и послушно улегся. Не шелохнется, только мелко дрожит от возбуждения.
Теперь уже Смолин не сомневается: нарушитель!
Долгие, томительные секунды… Вроде бы мелочь — секунда. «Тик-так» на часах — и нет ее. Обычно внимания на секунду не обращаешь. Но эти секунды очень длинны. Выдержка, Саша, выдержка! Приблизится «гостьюшка» на штык, и тогда — брать. Чтобы наверняка…
Внезапно Джек рванулся.
Пальцы Смолина соскользнули с ошейника, и Джек исчез в ночной тьме. Затрещали кусты.
Набрякший дождем кустарник окатывал пограничников водой с головы до ног. По коленям хлестала мокрая трава. Сапоги с чавканьем отбрасывали ошметки грязи. Под ноги бросился какой-то чертов валежник. Острый сучок оставил отметку на щеке Смолина…
Впереди справа ожесточенный лай. Ясно, Джек лает на человека и лает, не переставая. Захлебывается от злобы и словно зовет: «Вот он! Вот он, враг! Быстрее, быстрее на помощь!»
— Степанов, ракету!
Перед пограничниками — крепкий приземистый дядя в мятой шляпе. В свете ракеты лицо, испещренное сеткой морщин, безжизненное, зеленое.
Незнакомец покорно дает себя обыскать и лишь бессмысленно мычит и таращит глаза.
— Глухонемой, — говорит Степанов. — Вот такой у нас в деревне был…
Смолин ничего не отвечает. Не надо спешить с выводами.
4Задержанный сидел на стуле посредине канцелярии и глуповато оглядывался. На полу под ногами натекла лужица.
Смолин изучающе смотрел на задержанного. Кто ты, кто ты на самом деле? Твоя ли это вытертая на сгибах пенсионная книжка глухонемого от рождения? Зачем, с какой целью пробирался через границу? Где у тебя тайник? Под заплатой на рукаве, в отвинчивающемся каблуке сапога, внутри обшитых материей пуговиц на куртке? Или еще что-нибудь похитрее придумал? А может статься, ты и на самом деле глухонемой…
Обыск закончен, но ничего, буквально ничего, что указывало бы на переход границы с преступной целью. Некоторое подозрение вызвала стелька из газеты в сапоге. Будто бы безобидная обычная стелька, а все же…
Задержанный искоса наблюдает за склонившимся над стелькой капитаном. Вот губы немного дрогнули. Пальцы рук нервно сжались и разжались… Незнакомец решительно тряхнул головой и… заговорил.
— Вижу, что погорел… Начистоту все расскажу. На явку я шел… Поверьте, не хотел, заставили…
Степанов так и застыл. Ошеломило его это моментальное «исцеление».
— Да-а, вот так глухонемой!
Между строк газеты обнаружилась запись симпатическими чернилами, запись очень важная… Начальник заставы, не дожидаясь утра, отправил пакет с нарочным в управление отряда.
Огнем на огонь
Едва только Смолин переступил порог заставы, как высокий чернявый Яхин выпалил:
— Капитан вас спрашивал! — и доверительно добавил: — Какая-то женщина у него. Вроде бы вас дожидается…
— Заходите, заходите, товарищ Смолин, — пригласил капитан Кондратьев. — Вовремя пришли. Садитесь, пожалуйста… Продолжайте, Анна Тарасовна!
Сухонькая, в годах женщина затянула под подбородком концы белого платочка, откашлялась и начала рассказывать, мягко выговаривая букву «л».
— В самый первый день, когда гитлерчуки на нас напали, это и случилось. Не подпускали заставские, пограничники то есть, фашиста к мосту. Пальба стояла прямо-таки ужасная. Потом взрыв. Уже погодя мы узнали: мост взорвали наши… Сижу я в своей хате, дрожу от страха, как осиновый лист, нос боюсь высунуть. А хата моя, как я уже вам, товарищ капитан, говорила, самая крайняя в селе. Бачу в окно — через огород, напрямик, военный идет. Фуражки на голове нема, шея бинтом замотана. Когда ближе подошел, пограничника по петлицам признала… Черный он был, тот пограничник, от пороха, запыленный. Сквозь повязку кровь сочится… и вся гимнастерка в крови… Собака за ним на трех ногах шкандыбает. Тоже, видать, раненая. Не простая собака — сыщик. Серая, что волк, а ростом чуть ли не с годовалого теленка.
Выбежала я навстречу. «Что с тобой, сынок?» — пытаю. Воды попросил. Собаку напоил и сам напился. «Скверные, говорит, наши дела. Отходим. И если ты, тетка, хочешь нам помочь, то одна у меня будет к тебе просьба: сохрани собаку. Цены этой собаке нет. Ни за что не оставил бы, да сама видишь — далеко не уйдет… А как кончится война — обязательно за ней приеду. А мы вернемся, в этом, говорит, не сомневайся…»
Ну у нас, баб, глаза, известное дело, на мокром месте. Как услышала я такие жалостливые слова, заплакала, конечно, и говорю: «Оставляй, сынок, свою собаку. Нехай живет. Сберегу такую ценную животную. И обещаю смотреть за ней, как за малым дитем…»
Привязал пограничник свою собаку в сарае. «Слушайся, говорит, Дик, новую хозяйку. Живи тут, пока не вернусь». И ушел. Вот с того самого дня Дик у меня. Ховала его, чтобы какой вражина не побачил, не доведался, фрицам не донес… А насчет ноги не беспокойтесь. Честь честью зажила нога, только шрам остался…
Уж и война закончилась, а пограничника того нету и нету.
Наверно, погиб сердечный. И подумала я, что не должна такая ценная животная на цепи у меня пропадать. К себе заберите Дика!
2…Попав на заставу и увидев людей в военной форме, Дик словно обезумел от радости. Он жалобно скулил, беспокойно оглядывался. Видимо, все здесь, напоминало ему прежнюю жизнь, и он ожидал, что вот-вот появится хозяин.