— Я так и знал, — сказал Сима. — Здесь ведь по городкам несколько краеведческих музеев до войны было. И недаром здесь Заксе вертелся.
— А это что за фраер? — спросил Дубиняк.
— Это еще тот фраер. Юрист, профессор искусствоведения, штурмбаннфюрер Франц Альберт Заксе. Он отвечает за вывоз из России в Германию художественных и исторических ценностей. Отбирает, оценивает, направляет и отправляет.
— Это что же за нация такая, а? — присвистнул Кочетов. — Ненасытная морда.
— Так, — скомандовал Сосновский. — Все! Ящики запечатать. Встали на лыжи.
— Меня обождите, — попросил Кочетов. — Я мигом.
Он сломил несколько еловых лап, сложил их веником, обулся в лыжи и поспешил к шоссе.
— Молодец, — похвалил его Сима. — Следы наши пошел заметать. Из него хороший бы жулик получился.
— А он и был хороший жулик, — усмехнулся Сосновский. — Классный домушник в прошлом. Но советская власть его перевоспитала. У него за два месяца — два ордена.
— Крепка советская власть, — от души крякнул Дубиняк. — Ну что, тронулись, командир? Вон он, поспешает, жиган прошлогодний.
Избушка на кордоне была пуста — дверь снаружи подперта колышком. Вокруг — синева нетронутых снегов. Только за домом, чуть заметная, уходила в еще большую глушь осторожная лыжня.
Вошли, засветили робкую коптилку, осмотрелись. Партизанская гостиница. Неструганый стол, полка на стене с некоторым припасом, печь, остальное — нары, покрытые лапником и ветошью. Да в красном углу — строгий лик Николая-угодника.
Завесили окошко тряпицей. Выложили на стол консервы, хлеб.
— Командир, печь затопим, а? С дороги-то не видать.
— Обязательно, — согласился Сосновский. — И по сто фронтовых не возражаю.
— И я не возражаю, — хором ответила группа.
Пока готовили питание, Елочкин сообщил по рации шифром о прибытии в первую точку. Сообщил очень коротко — пеленгаторы у немцев работали в прифронтовой полосе в особом режиме.
Выставив охранение, легли отдыхать.
ПАРТИЗАНЫ
Утром Кочетов согрел воду в котелке и поставил его на стол перед Сосновским:
— Советский офицер должен быть сильно выбрит и слегка под хмельком.
— Лучше бы наоборот.
Побриться Сосновский не успел, доложили:
— Связной прибыл.
Сосновский, в одной нательной рубашке, вышел из сторожки.
Связной — мальчишка лет пятнадцати в ватнике, перехваченном немецким солдатским ремнем, и с «вальтером» на боку — снял свои лыжи-самоделки и завистливо поглядывал на составленные у стены лыжи разведчиков.
— Медведь! — окликнул Сосновский Дубиняка. — Покорми мальчишку.
— Не! — отказался мальчишка. — Я уже в лагере завтракал. Мы вчерась барашка закололи.
— Тогда держи. — Сосновский протянул ему плитку шоколада.
— Данке битте-дритте! Сестренке снесу. Радая будет.
— У вас и твоя сестренка в отряде?
— Вся деревня у нас. Даже дед Матвей. Он нам валенки починяет. Ладно, пошли, что ли?
— Да ты отдохни хоть.
— Ничего, мы привыкшие.
В это время из сторожки вышел Сима, в расстегнутом мундире, умыться.
Парнишка взвизгнул и цапнул кобуру. Сосновский успел перехватить его руку — муровская реакция сработала.
— Фашист! — бился паренек в руках Сосновского. — Это он деревню нашу сжег!
Сима подошел к нему вплотную, взял за подбородок и тихо сказал:
— Я не фашист. И не пленный. И в деревне вашей не был. Дайте ему воды.
Стуча зубами о край кружки, мальчишка напился, все еще недоверчиво сверкая глазами.
— Я боялся, товарищ старший лейтенант, — сказал Симе Кочетов, забирая у пацана кружку, — я боялся, что он вас укусит.
— Я тоже, — сказал Сима. — Как тебя зовут?
— Колька. Николай Петрович.
— Группа остается здесь, — распорядился Сосновский. — Со мной пойдут Дубиняк и Кочетов. Четыре автомата, что у немцев взяли, и сумки с магазинами закатать в тючок.
— И той тючок — Медведю на спину, — сам про себя сказал Дубиняк.
Сосновский взглянул на Николая Петровича, усмехнулся и уточнил приказание:
— Три автомата в тючок, один — Петровичу. За то, что Симу не застрелил.
Петрович конфузливо шмыгнул носом, а глаза его благодарно и радостно блеснули.
— И лыжи, — сказал он нахально.
— Лыжи потом. Они нам еще нужны. Так, готовы? Сима остается за старшего. Пошли. Веди нас, Петрович.
— И то, — сказал Колька, деловито и трепетно вешая автомат на шею. — Морозов, небось, уже заждался.
Шли ходко, даже жарко стало. Петрович сноровисто шаркал лыжами. И держался все время впереди. Хотя нужды в том не было — лыжня и так вела куда нужно.
— Слышь, Петрович, — спросил Дубиняк, — ты ж пацан совсем, не боязно тебе воевать?
Колька не обиделся, ответил просто:
— Нет. Я их ненавижу.
«Это верно, — подумал Сосновский, — когда в сердце ненависть, страху в нем места нет».
Шли в основном лесом, в мирной тишине. Только птичка свистнет, веточка хрустнет да дятел простучит. А вот небо над головой было беспокойное, военное. То разведчик плавно и почти беззвучно проплывет в недосягаемой вышине, то стремительно схватятся меж собой истребители, то с густым гулом, напористо пройдет звено бомбардировщиков, и тогда дробно застучат зенитки, вспыхнут в синем небе курчавые облачка частых разрывов.
…Вышли на край леса. Распахнулось, сверкая под солнцем, до рези в глазах ослепительно белое поле. Чистое, ровное, лишь торчат кое-где тонкие былинки, покачивает их легкий приземистый ветерок.
— Не опасно по открытому идти? — спросил Сосновский.
— Не, немец тут больше не бывает. Ему тут больше делать нечего. Вон там она, наша Липовка, была. — Колька показал лыжной палкой вдаль. — Скоро видать будет.
Вскоре миновали они Липовку. Колька в ее сторону не смотрел. А что смотреть? Закопченные печные трубы да обгоревшие до стволов липы, что цвели когда-то возле каждого дома. Да, немцу тут больше делать нечего… Не остается в сердце места для страха. Если оно полно ненавистью.
ПАРТИЗАНСКИЙ ЛАГЕРЬ
Командирская землянка ладно обустроена, теплая. Попахивающая домовитым дымком от железной печки и чуть смолистым духом свежих бревенчатых стен.
За отдернутой пестрой занавеской — нары, в изголовье которых висит автомат, рядом портрет Сталина, вырезанный из газеты, в красивой рамочке из веток.
Командир отряда — Морозов, председатель колхоза в недалеком прошлом, а пожалуй, и в настоящем. В гимнастерке поверх грубого свитера, в валенках, обтянутых по подошве красной автомобильной резиной. «Дед Матвей, наверное, валенки ладил», — почему-то подумалось Сосновскому.
Он лаконично, но уклончиво объяснил Морозову поставленную группе задачу:
— В общем, надо нам нашего товарища выручить и в штаб доставить.
— От! Я ж ему толковал: не ходи ты, парень, туда. А он… — Морозов махнул рукой. — Отчаянный. Говорит, связь нужна, сведения у меня важные. Чем же вам помочь, ребятки? Сейчас, сейчас! Катька! — Он подошел к двери, приоткрыл ее: — Катерина!
Вошла девушка, с интересом оглядела прибывших. Кочетов подмигнул ей, она показала ему язык. А Сосновский прищурился, напрягая память оперативника: явно показалось, что эту девушку он уже где-то видел. Озорные глаза, чуть скуластенькая, чуть курносенькая, насмешливые губы…
— Катерина, сообрази, чем угостить дорогих товарищей.
— Бараниной с кашей, — подсказал балагур Кочетов. — И первачом на хвойных иглах.
— Все-то вы знаете, — щедро улыбнулась ему Катя.
— Служба такая, разведка.
— Катька моя тоже разведка, — похвалился Морозов. — Как и Колька.
— Колька? — удивился Сосновский. — Петрович? Он и Катя ваши дети?
— Мои, — гордо кивнул отец. — Они у меня похожие, особенно характерами.
— Развели семейственность, — вставил Кочетов. — Всю родню в отряд собрали. Да все при должностях.
— Оно так и есть. У нас всей деревне одна фамилия — Морозовы.
— Так вот, Морозов-старший, — напомнил Сосновский, — мы должны решить…
— Вот покушайте — и все решим.
Да, у нас так. Отродясь так: когда бы кто бы в дом ни пришел — сперва за стол сажают. Не спрашивая, сыт ты или голоден.
Правда, новости за столом послушать не откажутся.
— Вы газеток свежих не завезли, а? — с надеждой просил Морозов.
Сосновский достал из кармана несколько туго свернутых экземпляров спецвыпуска «Московских известий» для жителей оккупированных районов.
— Оно и хорошо. Вы кушайте, кушайте, а я пока почитаю.
После баранины с кашей Катя убрала со стола посуду, а Морозов, оторвавшись от газет, разложил карту, пришлепнул ладонью.
— Вот оно, это самое Михалево. Поселок небольшой. Катерина, Катька, зайди обратно, подсказывать будешь. — Пояснил: — Она лучше меня Михалево знает. Вот садись рядом с разведкой.