Ведь кто-кто, а Асо не мог ошибиться!
Несколько минут, проведенных на холодном ветру, показались ребятам вечностью. Скалы, походившие днем, в ярких лучах солнца, на золотые замки, стали мрачными, страшными. В ущелье все больше скоплялся тяжелел туман. Выла вьюга.
Стая диких коз выбежала из-за скал и в панике промчалась мимо ребят к выходу из ущелья. Последняя на мгновение задержалась на повороте Дьявольской тропы, оглянулась на потемневшее Барсово ущелье и скрылась за ребром горы.
Даже козы убегали. Это было дурным признаком.
«Если пойдет снег, им придется остаться здесь в плену, в тюрьме, вот почему они и убегают», — промелькнуло в голове у Ашота, и от этой мысли его кинуло в жар.
— Ветру конца не будет! Вставайте, идем, попробуем выбраться, — вскочил он с места.
В эту минуту со скалы сорвался и с грохотом скатился в бездну камень. Со стоном склонялась к земле выглядывавшая из расщелины мохнатая елочка.
— Сядь, — потянула Ашота за полу Шушик. — Сядь, а не то ветер унесет тебя в пропасть.
Но Ашот не сдавался.
— Идем, — упрямо настаивал он. — Возьмитесь за руки, крепко. Так. А теперь идите гуськом.
Ребята с трудом поднялись, вытянулись цепочкой и осторожно пошли. Но, не сделав и двадцати шагов, они остановились. Тут тропинка сужалась, и, чтобы не скатиться вниз, пришлось снова сесть.
Что оставалось делать?
Ашот внимательно оглядел склоны гор. Он искал какую-нибудь подходящую пещеру, где можно было бы укрыться. Однако вблизи ничего не было видно.
— Пошли назад, — сказал он.
Но никто не сдвинулся с места — было страшно подняться… Стало еще темнее. Один неосторожный шаг — к можно стать жертвой разгулявшейся стихии.
Но вот наконец Ашот заметил невдалеке чернеющую в скале впадину.
Но снег не унимался. Он все шел и шел и к полудню забил все углубления между зубчатыми камнями над обрывом, все сровнял.
Вышел на воздух и Асо. Он посмотрел на бешено крутившиеся над ущельем хлопья снега, в раздумье покачал головой и, поймав на ладони несколько холодных крупинок снега, внимательно осмотрел их.
— Ну, что скажешь? — спросил Ашот, поняв, что пастушок пытается что-то определить по этим снежинкам.
— Долго будет идти, очень долго. И густо. Глубоким будет снег, — тихо, чтобы не слышали остальные, сказал мальчик.
— Ерунда! — пренебрежительно махнул рукой Ашот. — Погляди, ведь снег-то совсем мелкий!
— Вот это-то и плохо: будь он крупным, скорее бы прошел.
В голосе пастушка звучала такая уверенность, что Ашот заметно помрачнел. Кому же, как не пастушку-курду, было знать «повадки» природы?
Когда мальчики снова влезли в укрытие, Шушик тихонько плакала, всячески стараясь скрыть это от товарищей. Ашот, раздраженный тупым упрямством неутихающей метели, прикрикнул на девочку:
— Плакать запрещается, Шушик! Да, да, запрещается. Ты, Шушик, сядь возле Бойнаха. Так. Прижмись к нему спиной. Если спина у тебя будет теплой, не заболеешь.
Все умолкли.
Снег продолжал обильно падать. Не унималась и метель.
В селе ребята никогда не испытывали бедствий, которыми порой грозит природа, не знали ее разрушительных сил. Теперь же, лишенные теплого жилья, одежды, пищи — всего того, что может противопоставить человек наступлению стихии, они сразу ощутили ее жестокость, поняли всю свою беспомощность.
Что козам! Сейчас они спокойно укрываются в своих пещерах, а под вечер выйдут на пастьбу, разроют копытцами снег, найдут влажную, слежавшуюся траву и утолят голод. Зайцы погрызут кусты. Белка откроет свои склады. Медведь заляжет в берлогу и проспит всю зиму. Уснет и барсук: зимой ему не нужно корма. Всем им легко. Все они притерпелись, приспособились к суровости природы. А каково человеку?
Мрачные мысли вызвал в ребятах беспрерывно сыпавшийся снег, и все же надежда пока не покидала их. «Нет, что бы там ни было, но нас найдут», — думали они.
Но ожидания были напрасны. Не утихает метель, и никто не приходит за ними.
День проходил. Снег шел без устали, без передышки. Голод и жажда томили и рождали черные мысли.
Горы окутала мгла. Казалось, давно наступил вечер, но никто не мог сказать, который час: часов не было. Время тянулось изнуряюще медленно.
— Ну, видишь, до чего довело нас твое ухарство? — раздраженно сказал Саркис.
Темный пушок, покрывавший его щеки, поднялся щетиной, и мальчик стал похож на ощипанную курицу.
Ашот, часто выходивший из укрытия для наблюдений за погодой, и так с трудом сохранял спокойствие. Слова Саркиса его взорвали.
— Довольно каркать! — вспыхнул он. — Настоящий мужчина и в буран может попасть, может остаться запертым в горах. А ты? Привык к теплому колхозному складу.
Негодование Ашота было, однако, в значительной мере наигранным. Он пытался заглушить в себе угрызение совести. Что ни говори, а ведь действительно это он своими фантазиями вовлек товарищей в беду.
— Ничего, все окончится хорошо, — успокаивал Гагик. Он был настроен бодрее остальных, однако мысль о том, что они могут оказаться запертыми в ущелье, беспокоила и его.
Один только Асо тихо сидел, прислонившись к скале, и, обняв за шею своего верного друга Бойнаха. спокойно смотрел на бушевавшую в ущелье вьюгу. Едва заметная усмешка сквозила в уголках его губ «Ну, снег — и все тут. Ничего особенного! Чего вы голову потеряли?» — казалось, хотел сказать он.
— Что же ты отодвинулась, хушкэ Шушик? Обними Бойнаха, прижмись к нему, он такой теплый, — сказал девочке Асо, и на лице его вдруг вспыхнул румянец, удивительный в такую стужу.
Мальчик отвернулся и вздохнул.
— Эх-эх, где ты, лето? Лето — мать и отец чабана, — пробормотал он, а затем вдруг мягким и приятным голосом запел старую печальную курдскую песню, вынесенную его предками из Турции:
Ло, ло, ло, ло…
Из глухих деревень Курдистана
Стоны слышатся тяжкие, плач…
Асо пел, стесняясь, не глядя на Шушик, словно стараясь спрятать от нее свое лицо.
— Сможет дядя Авдал еще денек потерпеть без сахара и табака? — не то всерьез, не то в шутку спросил Гагик.
— Сможет, — отозвался Асо.
— Что ж, раз так — ладно. Завтра мы будем дома, так почему бы нам не доесть то, что осталось?
— Да, давайте доедим, — согласился Ашот. Он достал из сумки сыр и лаваш и разделил все на шесть равных частей — шестая Бойнаху. Асо был глубоко тронут добротой Ашота и посмотрел на него теплым, ласковым взглядом. Природная застенчивость помешала пастушку сказать Ашоту слова благодарности.
Завернув сыр в лаваш так, что получилась длинная трубочка, Асо с аппетитом ел, а Бойнах, мгновенно проглотив свою долю, высунул красный язык и жадно поглядывал на жующих ребят — не перепадет ли ему еще немножко?
Голод был слегка утолен, но соленый сыр вызвал ужасную жажду. Набрав в пригоршни снег, дети стали глотать его, заботливо предупреждая друг друга о том, что снег, есть опасно, можно заболеть.
То ли ветер в ущелье немного утих, то ли после еды стало теплее, но ребятами снова овладела дремота. Веки у всех отяжелели и смыкались. Сказывалась, конечно, и ночь, проведенная почти без сна.
В таком полудремотном состоянии прошло еще часа два. Радостный возглас Ашота вывел ребят из оцепенения:
— Вставайте, метель утихла!
Все вскочили, протерли сонные глаза и первое, что увидели, были груды белого пушистого снега.
Ребята задвигались, завздыхали, потянулись, расправили онемевшие ноги, руки. Послышалось покашливание, чей-то стон.
— О, закололо у кого-то? Тоже время нашли! Кто заболел? Поднимите палец! — затараторил Гагик.
Все чувствовали себя разбитыми. У кого и в самом деле в спине кололо, кто насморк схватил, но — удивительное дело! — никто не заболел серьезно.
Тяжелее других было избалованному, изнеженному Саркису. Голова, покоившаяся не на пуховой подушке, а на жестком камне, казалось, налилась свинцом, болела. Вздохнет — заколет в боку, а спина «доской стала», как, простыв, говорят айгедзорцы.
— А ведь и у меня нос заложило, как у простуженного барана, — сказал Ашот.
— Да, козел вовремя стащил твою шапку, — откликнулся Гагик. — Ну, да ничего! С холодной головой люди думают яснее. Давай-ка вылезем из этого медвежьего логова, поглядим, что делается на белом свете.
Не сделал Гагик и двух шагов, как по пояс утонул в снегу. Взглянув на ущелье, на горы, мальчик невольно полузакрыл глаза. Все, все кругом было покрыто белым саваном. Мертвая тишина, ни малейшего признака жизни, словно снег похоронил под собой вместе со скалами и ущельем и все живое.
Кусты совершенно исчезли под снегом, а деревья склонили свои отяжелевшие белые ветви до самой земли. Тропы, по которой ребята пришли сюда, даже и видно не было.