— Ну и жизнь,— капризно сказал он.
— Надень ремень, вот и все...
Володька ехидно заметил, что эта умная мысль ему тоже пришла в голову. Но старый ремешок он потерял на пляже, а широкий командирский пояс подарил... одному человеку.
— Кому это?
— Ну... Женьке. Когда уезжала.
Он вдруг вспомнил что-то, сердито поддернул шорты и схватил со стола белую веревочку. Ловко опоясался ее концом, а весь моток, не обрезая, сунул в карман.
Капроновый тонкий шнур даже на вид был скользким. А узелок с легкомысленной петелькой выглядел совершенно ненадежно.
— Развяжется,— усмехнулся я.— И потеряешь штаны.
— Не развяжется,— рассеянно откликнулся Володька.
У него дурацкая привычка: вот так, между делом, отрицать очевидные вещи.
— Ведь развяжется,— сдерживая раздражение, сказал я.— Через несколько шагов.
Этот тип равнодушно сообщил:
— Мой узелок никто не развяжет. Кроме меня.
— На что спорим? — сухо спросил я.
Он сунул руки в карманы, выпятил живот и предложил:
— Развяжи без спора.
Ну, ладно... Я поставил перед ним стул, неторопливо сел, двумя пальцами взял капроновый кончик и слегка потянул.
Узелок был прочнее, чем казалось. Я потянул посильнее. Гм... Ч-черт... Я разозлился и дернул изо всех сил! И... с чем это сравнить? Представьте, будто вас попросили порвать нитку, а оказалось, что это стальная струна.
Узел не поддался, а Володька от рывка подлетел ко мне вплотную. Я встретился с его сердитыми глазами, и... мы поняли, что обманываем друг друга. Спорим о всякой ерунде, о веревочке, и стесняемся заговорить о главном.
Я взял Володьку за колючие холодные локти.
— Ну, что ты... Ну, давай разберемся. Чего ты испугался?
Он отвел глаза, подумал, глядя в пол. Вдруг сел ко мне на колено и полушепотом попросил:
— Помолчим немного.
— Ну... хорошо. И что будет?
— И будет... пусто.
Он это спокойно сказал, но я ощутил, как у него под майкой струнами натянулись мышцы. Тогда я плотно прижал его к себе.
Стало тихо. Перестали потрескивать спирали в электрокамине. Рыжий Митька кончил вылизывать подсыхающую шкуру и непонятно смотрел на нас.
Сначала ничего не было. Потом... потом тоже ничего не было, но... как бы это объяснить? Словно исчезли стены. Они, конечно, были на месте, и все было на месте. Но стало все ненастоящим, непрочным, как воздух. А настоящим было ощущение громадного пространства. Словно мы в ночной степи или на плоском пустом берегу под темным небом. И шум... То ли чей-то шепот, то ли осторожные волны лижут шершавый песок...
Я прикрыл глаза и прислушался. Каждым кончиком нервов, каждой клеточкой тела прислушался: что это? откуда?
Нет, было не страшно. Не грозило это ни бедой, ни опасностью. Просто незнакомое загадочное пространство подошло вплотную и словно легким темным крылом коснулось лица.
Но если за окном поздний вечер, и ты один в комнате, и тебе одиннадцать лет... Конечно, станет жутковато.
— Наверно, это ветер,— сказал я.— Ну что ты, Володька. Это ветер и дождь. Такой неуютный вечер...
Он покачал головой и прыгнул с моего колена.
— Это не ветер. Это было еще днем... Может быть, это... она?
Оглядываясь на меня, он подошел к столу и отодвинул пачку новых учебников для пятого класса. За книгами лежала морская раковина.
Большая была раковина и некрасивая снаружи: серая, бугристая, с длинными шипами. Свернутая в спираль со множеством витков. А внутри она была темно-розовая и казалась очень глубокой. В самой глубине ее притаилась синеватая темнота.
— Откуда это?
— Я маму проводил, пришел домой и увидел... Она лежала на подоконнике. Я думал сперва, что это мама мне ее оставила. Ну, в подарок, чтобы не скучал...
— Может быть, так и есть?
Володька с беспокойством посмотрел на меня и сказал:
— Ты ее послушай. Приложи к уху.
Я поднял раковину — тяжелую, колючую — и поднес к щеке. И сразу накатил ритмичный гул. Океанские валы ровно шли на пологий песчаный берег. Еще немного — и брызги, прилетевшие с гребней волн, осядут у меня на лице. Я прикрыл глаза. Ощущение близкого моря стало полным... И вдруг мне показалось, что Володька сказал какие-то слова. Я взглянул на него, не опуская раковину. Нет, Володька молчал, только смотрел на меня неотрывно и тревожно. А слова прозвучали опять. Они проступали сквозь шум океанского наката. И еще, еще... Сначала я просто почувствовал, что это человеческие слова. Потом понял, о чем они. И сразу же узнал голос.
Он звучал, как магнитофонная лента, склеенная в кольцо.
«Приходи, как раньше... Приходи, как раньше... Приходи, как раньше...» — звал из чужого мира мой далекий друг — трубач, командир и рыцарь Валерка.
Видимо, я очень долго слушал, и в тревожных Володькиных глазах появилось нетерпение. Тогда я опустил раковину.
— Володька, ты слышал в ней слова?
Он растерянно мигнул.
— Я думал, что показалось... Разве так бывает?
— Бывает,— сказал я.
У меня появилось странное ощущение. Была уверенность, что скоро случится что-то необычное, но не чувствовалось волнения. Наоборот, пришло спокойствие и даже какая-то сонливость. Я сел на стул перед Володькой, улыбнулся ему и сказал:
— Это не для тебя раковина... Просто они не знали, что мы поменялись комнатами.
— Кто? — спросил Володька и придвинулся вплотную.
— Помнишь, я рассказывал? Про город, про барабанщиков, про Канцлера? Про Валерку и Братика... Ты, Володька, решил, что это совсем сказка?
Он взял раковину и прижал к уху. Потом прошептал:
— Зовет...
Я кивнул.
Володька требовательно смотрел на меня.
— А как туда попасть? Я пожал плечами.
— Понимаешь, Володька, раньше он сам приходил за мной...
— Разве ты не знаешь дорогу?
«Дорогу...— подумал я.— Это не дорога. Это способ перехода в непонятный мир: то ли в сказку, то ли в другую галактику. Наверно, есть какие-то хитрые законы, только я их не изучал. До того ли мне там было?»
— Не знаю,— сказал я.— Сейчас не знаю...
— Но ты должен знать!
— Каждый раз — новый способ. Наверно, должно быть какое-то место. Особое...
— Место? — переспросил Володька.
— Да. Откуда можно уйти к ним...
— Место... — повторил Володька. Сел опять ко мне на колени, глянул снизу вверх.— Только ты не смейся и не спорь... У меня уже было, как сегодня с этой раковиной. Ну, не так, а похоже. У дедушки на даче...
Я слегка удивился. Дача Володькиного деда находилась далеко за городом, а дед отдыхал в Сочи.
— Было,— повторил Володька.— Когда мы там в июне жили... Знаешь, там такая улица есть, и мне иногда казалось, что в конце ее море... На самом деле ничего нет. Ну, кусты да трава. А идешь, и все кажется, что вот-вот море будет. Даже запах как от водорослей. А если глаза закроешь, то совсем будто на берегу. И шум...
— А ты доходил до конца улицы?
Володька сердито мотнул головой:
— Не доходил.
— А почему? Боялся?
— Да нет... Ну да, боялся. Что обманусь...
— Ну что ж... Может быть, это то, что нужно, Володька.
Он вскочил:
— Так едем!
— Прямо сейчас? Володька очень удивился:
— А разве можно ждать?
Я встряхнулся. В самом деле, что со мной? Что за сонная одурь? Или правда, старею и глупею понемногу? Может быть, там дорога каждая секунда, а мы рассуждаем!
— Одевайся,— велел я Володьке, а сам спустился к себе. Надел сапоги, взял брезентовый плащ. Положил в карман тяжелый охотничий нож — подарок приятеля, с которым был в походе по Кавказу. Может быть, и не пригодится, а может быть... При этой мысли у меня слегка заболел шрам на левом боку и кольнула тревога за Володьку. Но было ясно, что уговаривать его остаться бесполезно. К тому же я не знал дороги...
Володька ждал меня. Вместо раскисших на дожде сандалий он натянул старенькие, но надежные кеды, а на майку надел оранжевую курточку-штормовку с капюшоном. Он стал в ней похож на яркого тонконогого гномика, который из таинственной пещеры несет кому-то в подарок волшебную раковину.
Штормовочка была так себе, из легкой материи. «Продрогнешь, глупый»,— хотел сказать я. Но Володька глянул с такой суровой нетерпеливостью, что я промолчал.
3
Как добрались до вокзала, совершенно не помню. Мы словно сразу оказались в вагоне электрички. Он был пуст. Ярко горели лампы. У Володьки на щеках блестели дождинки, а штормовка была усыпана темными звездочками — следами капель.
Мы сели друг против друга на желтые лаковые скамейки. Поезд будто нас одних и ждал: мягко толкнулся и набрал скорость. Сразу прижалась к стеклам густая, как смола, чернота.
Володька сидел прямой и даже строгий какой-то. Положил раковину на блестящие от дождя коленки, смотрел перед собой и шевелил губами — словно повторял тихонько важный урок.
— Володька,— окликнул я.— Долго ехать?