Отсюда, не претендуя на безусловность позиции, предположим, что в сфере уголовного права существуют различные по содержанию, субъектному составу и моменту возникновения правоотношения. Помимо собственно субординационных отношений между государством и преступником по поводу совершения преступления, в сфере уголовно-правового регулирования существуют горизонтальные правоотношения между потерпевшим и преступником, потерпевшим и лицом, совершившим уголовно значимое, но не преступное деяние, между потерпевшим и государством.
Как отмечается в литературе, «институт примирения с потерпевшим и преступления “частного обвинения” заставляют по-иному переосмыслить само место потерпевшего в материальном уголовном правоотношении. Наделение его субъективным правом давать согласие на освобождение от уголовной ответственности (в материально-правовом смысле) означает не что иное, как признание за потерпевшим статуса субъекта правоотношения»[49].
Очевидно, уголовные правоотношения, возникающие по поводу совершения деяния, правомерность которого обусловлена согласием потерпевшего, а равно по поводу совершения преступлений, отнесенных к делам «частного обвинения» или допускающих примирение сторон, носят отличный от классического уголовного отношения характер.
В первом случае горизонтальные по характеру общественные отношения возникают между потерпевшим и причинителем вреда по поводу совершения последним уголовно значимого деяния, которое, однако, не является преступлением вследствие выражения воли потерпевшего на его совершение.
Как полагает И. А. Фаргиев, «согласие потерпевшего не является обстоятельством, исключающим наказуемость деяния, поскольку лицо, давшее согласие на нарушение прав и интересов, находящихся в его свободном распоряжении, потерпевшим от преступления не является, а посягательство на указанные права и интересы преступлением признано быть не может»[50].
При этом следует оговориться, что подобные отношения могут возникать лишь тогда, когда потерпевший дает согласие на вмешательство в его личные, не ограниченные государством и обществом права.
Во втором случае «отличие правоотношений от классических выражается, прежде всего, в том, что сохраняющееся право государства на привлечение лица, совершившего деяние, к ответственности сильно ограничивается правом потерпевшего на примирение, а следовательно – правом требовать либо не требовать наступления уголовной ответственности виновного»[51].
При фактическом применении института примирения с потерпевшим (ст. 76 УК РФ) отношения между жертвой и виновным носят горизонтальный характер: обязанности правонарушителя подвергнуться мерам уголовного принуждения соответствует право потерпевшего потребовать или воздержаться от требования к государственному органу о привлечении виновного к ответственности. При этом отношения между потерпевшим и государством также имеют горизонтальный характер.
В итоге, можно заключить, что уголовно-правовые отношения не исчерпываются вертикальными по характеру отношениями между государством и преступником. Существование частных интересов в уголовном праве свидетельствует о наличии диспозитивных отношений между потерпевшим и причинителем вреда.
Можно условно выделить две группы уголовно-правовых отношений частного характера:
1) диспозитивные – горизонтальные отношения между потерпевшим и причинителем вреда, возникающие вследствие совершения уголовно значимого деяния, не являющегося преступным.
Несмотря на то, что юридическим фактом их возникновения не является совершение преступления, мы, тем не менее, относим подобные отношения к уголовно-правовым.
Их объектом являются частные интересы пострадавшего (его личные имущественные и неимущественные блага), а содержанием – право потерпевшего по собственному усмотрению определять дальнейшую судьбу принадлежащих ему благ и право виновного выполнять или не выполнять волю потерпевшего;
2) ограниченно диспозитивные – горизонтальные отношения между потерпевшим и преступником, возникшие по поводу совершенного преступления и регулируемые ст. 76 УК РФ (примирение с потерпевшим) или нормами, закрепляющими институт «частного обвинения».
Субъектный состав здесь представлен потерпевшим и преступником, объектом отношений выступает уголовная ответственность виновного[52], содержанием – право потерпевшего обратиться к государству с требованием не применять к преступнику меры уголовно-правовой репрессии и право виновного примириться с потерпевшим и загладить причиненный преступлением вред.
Наличие вышеназванных групп уголовных правоотношений является одним из основных показателей существования диспозитивности как режима правового регулирования частных интересов.
1.3. Компаративный анализ частных начал в уголовном законодательстве зарубежных стран
Необходимым дополнением к исследованию уголовно-правовых аспектов анализируемой темы является характеристика развития и расширение диспозитивных (частных) начал в законодательстве зарубежных стран. Проблема влияния частного интереса на уголовно-правовую оценку деяния для зарубежных ученых и практиков не является новой, однако до настоящего времени она не получила своего четкого и однозначного разрешения. Данное обстоятельство можно объяснить следующими факторами:
1. Особенностями национального уголовного законодательства. Уголовно-правовые отношения, будучи составной частью социальных отношений, испытывают на себе воздействие культурных, экономических, политических и иных явлений общественной жизни конкретного государства, что, безусловно, влияет на эволюцию уголовного законодательства. В частности, в настоящее время национальное законодательство ряда мусульманских государств (например, Катара) испытывает на себе серьезное влияние шариатского права в части регламентации института «согласия потерпевшего».
2. Неразрешенностью данного вопроса в юридической науке. Доктринальная оценка «согласия потерпевшего» затруднена его сущностной противоречивостью, корни которой уходят в историю уголовного права. Изначально складываясь как отрасль права, охраняющая правопорядок в обществе и служащая интересам государства, уголовное законодательство постепенно вытеснило частный интерес за рамки своего регулирования.
Безусловная императивность и публичность криминального права, служившие необходимым условием поддержания правопорядка в обществе на более ранних этапах его развития, в настоящее время входят в противоречие с частными интересами. По определенной категории дел обязательность уголовно-правовых предписаний не охраняет интересы и блага индивида, а, напротив, ограничивает его волеизъявление. Данное обстоятельство требует уделить особое внимание проблеме влияния частного интереса на признание или непризнание деяния преступным, что, в свою очередь, придаст определенную гибкость процессу уголовно-правового регулирования. С другой стороны, чрезмерное расширение частного усмотрения может привести к злоупотреблениям и, в конечном счете, к потере уголовным законодательством своей охранительной функции.
Совершенствование российского уголовного законодательства в части расширения диспозитивных начал в правовой охране и регулировании общественных отношений должно базироваться не только на теоретических исследованиях ученых-юристов, которые, отражая тенденции развития социальных институтов, создают научную базу для законотворчества, но и на изучении, обобщении и использовании передового зарубежного опыта. Как справедливо отмечает в этой связи А. А. Малиновский, «ценность сравнительного правоведения состоит в том, чтобы выявить различного рода нюансы в законодательном регулировании уголовно-правовых отношений, специфику тех или иных юридических категорий, своеобразие правовых дефиниций, сравнить содержание, вкладываемое законодателем в определенный термин, и на этой основе совершенствовать законодательство»[53].
Обращение к зарубежным правовым моделям имеет целью выявление как положительных образцов, так и отрицательного опыта во избежание ошибок в правотворческой деятельности. В. А. Туманов в качестве глобальных направлений сравнительно-правового анализа обоснованно выделяет догматическое и законодательное, или функциональное, сравнение[54]. При этом в каждом из названных направлений присутствуют четыре элемента: описательный, научный, праксиологический и контрастирующий, образующие логическую систему.
Догматическое сравнение российского и зарубежного уголовного права в рамках заявленной тематики предполагает, главным образом, сопоставление правовых систем, институтов и принципов, на которых основываются диспозитивные начала уголовно-правовых установлений. Догматический анализ представляет собой предэтап функционального сравнения. По справедливому замечанию А. А. Тилле и Г. В. Швекова, «оставаясь в пределах теоретических исследований, догматическое сравнение создает возможность для критической оценки изучаемого права. Законодательное сравнение играет уже иную роль, представляет собой чисто функциональный подход»[55].