Рискуя вызвать осуждение, прибавлю, что побудил меня отказаться от своего намерения написать третью книгу так, чтобы совместить в ней личное и субъективное с объективно-научным, - {6} урок, который я извлек из подобной попытки, проделанной недавно одним весьма видным автором. Эта попытка, на мой взгляд, решительно не удалась по той простой причине, что при двойном задании автобиография объективно вытесняла историю, а история автобиографию.
Поэтому, отказавшись с самого начала от объективно-наукообразного подхода, я стал писать не только о важном или даже самом важном, иногда трагическом и большом, но и о ничтожном, быстро-преходящем, - не о так называемой "малой истории" только, но и о мелочах и второстепенном в эмигрантской жизни. Конкретные особенности можно отнести за счет случайностей. Но существо было или мне казалось - характерным для эмигрантского быта и потому, на мой взгляд, могло быть включено в анналы современников. Обойти их молчанием за "мизерность" представлялось мне искажением истории, произвольным. Ничтожными фактами заполнена вся жизнь людей, - тех, кому суждено жить на "советской земле", и тех, кто обречен доживать в эмиграции.
Говоря о лицемерах, оплакивавших в собрании Объединенных Наций смерть советского палача Вышинского, я напомнил, что не говорить о покойниках ничего, кроме хорошего, завещано нам языческой цивилизацией Рима в первой половине третьего века ("Новый журнал", кн. 39). Я отметил при этом, что смерть не большее таинство, чем рождение, и что невозможно ни изобразить правдиво, ни понять эпохи Нерона, Борджиа, Ленина, Сталина, Гитлера и бесчисленного множества других изуверов, определявших судьбы человечества и человека, если и о названных, не обойденных молчанием, говорить только хорошее.
Не считал я возможным наложить на себя печать молчания и относительно благополучно здравствующих, если их образ действия подлежал осуждению.
Наконец, последняя оговорка, психологически и логически связанная с отказом держать язык за зубами, говорю ли я о покойных или живых. Благорасположенные ко мне советники рекомендовали: может быть, лучше отложить публикование книги на будущее, когда остынут страсти, минет cooling period, и отчетливее проявится, что верно в воспоминаниях и что ошибочно. Я не внял этому совету на том же основании, по которому отказался отложить опубликование и предыдущей книги. Тогда я закончил просьбой, обращенной к неизвестному адресату: ко всем, кому, как мне, дорога и правда, и память об ушедших, и дело "Современных Записок", - "чтобы они придали более адэкватное выражение истолкованию" написанного мною. "В возможности поправок и дополнений одно из оснований к тому, чтобы написанное появилось в печати теперь же, а не post mortem в отсутствии живых свидетелей", и, прибавлю, автора, который хотел бы сохранить за собой право на так называемое "заключительное слово", или право ответа на чужие исправления и возражения.
{9}
Часть I
ГЛАВА I
В Париже 23. V. 1919. - Новая Мекка и Новый Вавилон. - Конференция мира. Вершители судеб России в отсутствии ее защитников, истцов и ответчиков. Советский Кремль и российская эмиграция. - Как последняя была призвана к ответу за заключенный большевиками сепаратный мир в Брест-Литовске. - Что было скрыто от непосвященных, когда Конференция решала судьбы мира, и что вскрыли позже Ллойд Джордж, Керенский, Черчилль, полковник Гаус. - Разброд среди русской эмиграции и недружелюбное отношение сепаратистски настроенных б. российских меньшинств. - Безуспешные попытки воздействия на Конференцию мира и Конференцию Второго Социалистического Интернационала. - Бесперспективное будущее.
Вечерело, когда 23 мая 1919 г. мы с женой высаживались в Париже с поезда, привезшего нас из Марселя. Послевоенное освещение Лионского вокзала не переставало быть тусклым, мрачным. Люди толпились и толкались, ища выхода, волоча свои пожитки. Вывезенное нами из России имущество умещалось в двух небольших плетенках, ибо "эвакуировались" мы совершенно неожиданно и внезапно, без копейки денег и элементарной экипировки. Даже шляпы у меня не было, - ее заменил старый фетр жены.
На душе было тоже невесело. Ничего определенного и никаких перспектив. Для чего, собственно, приехали и на какое время? Чего можно будет достичь политически и вообще что можно делать в чужой стране при недостаточном знании языка и неспособности к физическому труду? Эмигрантом не приходилось быть: самодержавие сделало меня, как я ни упирался, революционером, большевизм принудил стать - тоже против желания - политическим эмигрантом.
В книге о "Современных Записках" я уже упоминал, что, покидая в сентябре 1918 года Москву, мы с женой, как и чета Фондаминских, никак не предполагали попасть в Париж. О конференции мира никто из нас и нас окружавших не заикался. Только добравшись 31 декабря 1918 г. до Одессы, мы узнали, что цель наша кружным морским путем попасть за Волгу и в Сибирь на фронт Учредительного Собрания, куда не удалось нам попасть сухим, северным путем, уже отпала: 18 ноября 1918 года казачьи атаманы в Омске арестовали членов, так называемой, Уфимской Директории, возглавлявшейся Авксентьевым, и Верховным Правителем был провозглашен военный министр Директории адмирал Колчак.
Переворот в Омске был не первым военным переворотом справа при более или менее открытой поддержке Союзных {10} представителей. Аналогичное произошло немногим раньше, 4 сентября 1918 года, в Архангельске. При содействии английского генерала Пуля, капитан 2-го ранга Чаплин арестовал членов "Временного Управления Северной Области", возглавленного Н. В. Чайковским, и во главе правительства фактически вскоре оказался генерал Миллер, позднее похищенный в Париже советскими агентами с помощью ген. Скоблина и др. И в Крыму демократическое правительство С. С. Крыма, сметенное в первых числах апреля 1918 года большевиками, заменил сначала ген. Деникин, а потом ген. Врангель, свергнутый большевиками уже "всерьез и надолго".
И очутившись в Париже поздней весной 1919 года, я был далеко не единственный и не первый из членов Учредительного Собрания эсеров, туда попавших. Со всех концов России прибыли и прибывали другие, оказавшиеся у себя на родине "не у дел", под угрозой ареста или того хуже. Среди прибывших были и непосредственные жертвы омского и архангельского переворотов: Авксентьев, Зензинов, Аргунов, Роговский, А. И. Гуковский и др. Как и меня, никто не звал их в Париж и никто их туда не делегировал. Это было инстинктивное, почти стихийное притяжение не столько "светоча мира", сколько центра, в котором решались международная политика, судьбы мира и, тем самым, России.
Несмотря на испытанные за время революции разочарования (о них частично рассказано в первой книге воспоминаний), я - и не только я - продолжал думать что стоит "просветить" руководящие круги западной демократии, недостаточно осведомленной или заблуждающейся относительно происходившего в России, и многое из упущенного можно будет наверстать, - во всяком случае удастся предотвратить дальнейший скат Запада в нежелательную сторону. Формула американского президента Вильсона - "создать во всем мире условия безопасности для демократии" - представлялась мне не привлекательным и благим лишь пожеланием, а и жизненной, необходимой и осуществимой программой внешней и внутренней политики.
Париж 1919 года превратился в новый Вавилон и Мекку, стал одновременно торжищем и капищем. Вера, надежды, расчеты всего мира сосредоточились на парижской Конференции мира, которая с 18 января, стала юридически оформлять территориальные, финансовые, политические, национальные и прочие итоги четырехлетней мировой войны. Конференция, ее работа, конфликты, раздоры, судьбы, господствовали и над умами и судьбами съехавшихся в Париж представителей великих и малых держав, званых и незваных, участвовавших в войне и не участвовавших, движимых стремлением к общему и лучшему переустройству международных отношений, но озабоченных прежде всего удовлетворением своих эгоцентрических вожделений: расширением собственных владений, умалением мощи соседей или, наоборот, признанием за другими претендентами определенных прав и т. п. Одних делегатов, истцов и ответчиков, причем истцы по одним вопросам выступали иногда ответчиками по другим и обратно, - насчитывалось больше тысячи.
{11} Их сопровождали всевозможные специалисты, эксперты и техники в огромном числе. Конференция привлекла и аспирантов, не допущенных к участию в ней, но жизненно заинтересованных в том, чтобы Конференция хотя бы выслушала их претензии и пожелания. Это были прежде всего представители вновь возникших в результате войны государств, некоторых колоний и территорий, правовое положение коих менялось в силу понесенного Германией поражения.
К нашему прискорбию в аналогичном, если не худшем, положении оказалась неожиданно и недавняя союзница держав-победительниц - Россия.