- Шабат шолом! Алта, - говорит он маме, показывая на солдат, которые остаются робко стоять в дверях, - я привел двоих славных парнишек, из приличных семей. Зови их за стол.
Братья притихли и смотрят на гостей. Абрашка не выдерживает и бросается к ним. Он ослеплен блеском военных пуговиц и не может совладать с собой. Ему непременно надо все-все потрогать.
- Можно мне примерить ваш ремень? А где ваша винтовка?
Мальчишки тянут солдат на свой конец стола. Папа омывает руки. Трижды обливает каждую водой из тяжелого медного кувшина, а затем медленно вытирает по одному пальцу. То же самое делают братья. Каждый старается, чтобы последняя капля воды досталась ему полотенце выдирают друг у друга из рук.
Загрохотали стулья - мальчишки шумно рассаживаются.
- Тише! - прикрикивает папа. - Что за возня в субботний вечер? Как не стыдно перед гостями! Прекратите!.. - Он указывает на полную до краев стопку. - Благословение над вином!
Все встают. За столом тишина. Кухарка Хая застывает на пороге. Папа медлит, словно собираясь с духом. Серебряная с чернеными цветочками стопка-ведрышко подрагивает в его руке. Вино выплескивается на пальцы, капает и расплывается пятном на белой скатерти. Папа берет стопку покрепче, сжимая всей пятерней. Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, он начинает благословение. Глаза его закрыты, кажется, прежде чем выговорить слова, он вдыхает их вместе с ароматом вина. Широкий лоб его собирается складками. Крепнущий от перелива к переливу голос словно пропитывается вином, вино же от пения сгущается до гранатового цвета. Протяжный речитатив усыпляет.
- Аминь! - восклицает наконец папа, подносит стопку к губам и, не поднимая век, отпивает глоток.
- Аминь! - вторим мы громким хором.
- Аминь! - отзывается Хая и снова бежит на кухню.
Мама, молча проглотив несколько капель, шепчет:
- Благодарим за то, что даровано нам в добром здравии встретить Шабат! Благословен Ты, ГосподьБог наш! Башенька, на, пригубь! - Она с улыбкой дает мне тоже приложиться к стопке, и вино обжигает мне рот.
Сижу я, как обычно, между папой и мамой и с двух сторон ощущаю на лице тепло их дыхания. Папина борода иногда касается моего плеча. Капелька вина дрожит у него на усах, как будто ритуальный напиток отметил его губы капелькой крови.
- Хотите прочитать киддуш? - предлагает папа старшему из солдат, и винная капелька слетает на меня. [Киддуш - "освящение", молитва над вином или хлебом.]
- Спасибо, нет! - Гость краснеет и смущенно покашливает.
- Что ж! Благословим хлеба!
Папа произносит славословия над халами и разламывает их.
Со всех сторон к нему тянутся руки.
Вдруг все взоры обращаются к входящей в столовую Саше. Остро пахнет луком и перцем. Покрасневшая, очутившись в центре внимания, девушка бережно подносит маме длинное блюдо с фаршированной рыбой. Оно покачивается у нее в руках, как лодка. Куски рыбы тесно уложены, прилеплены друг к другу, так что их трудно брать один налезает на другой. Все они наполовину утоплены в застывшем желе.
- Мамочка, мне вон тот кругленький кусочек! Тот, что с краешку!
Мама делит рыбу и раскладывает по тарелкам. Рука ее порхает без устали. Все погружаются в еду, жуют, причмокивают. Растут горки обсосанных рыбьих косточек. А мама все отделяет и подкладывает новые куски.
Папа первым вытирает губы и спрашивает солдат
- Откуда вы? Кто ваши родители? Чем они занимаются?
Солдаты, старательно, склонив затылки, выбиравшие косточки из своих порций, вздрогнули от неожиданности, словно их поймали на месте преступления, и что-то замычали с полными ртами.
Их тут же атаковали братцы:
- А скажите, что вам приказывают делать в полку? Офицеры на вас не кричат? Не дерутся? А где вы спите? А стрелять из ружья умеете?
Бедные солдатики, на которых напали со всех сторон, растерянно отставляют тарелки. Кому первому отвечать? Или лучше поскорее доесть, чтобы не заставлять себя ждать?
- Дети, дайте людям спокойно поесть! Что вы к ним пристали? Так мы не закончим обед до завтра!
Вносят дымящуюся супницу. Прозрачный бульон отсвечивает золотыми бляшками, морщится шафранной рябью, в нем плавают белые рисинки. Две беленькие вареные курицы, совсем как живые, возлежат на блюде.
- Ну, этот мальчик себя не обидит! А ты, детка? - Мама поворачивается ко мне. - На-ка тебе ножку вот еще морковка, ты же любишь цимес, правда?
Ярко-красная морковка улыбается мне с блюда.
- Кто хочет крылышко?
Куриные крылышки трепещут под мамиными руками. Будто птица вот-вот взлетит. Мама продолжает разделывать и еле успевает раздавать куски.
- Кому шейку? Второе крылышко?
Все уже сомлели. У нас закрываются глаза. Скатерть вся в пятнах.
Трапеза заканчивается при свечах.
В субботу после обеда весь дом засыпает. Только кухарка Хая на ногах. Всю неделю она ждала Шабата, а когда этот день наконец наступал, только и думала, когда же он наконец кончится, чтобы она могла пересмотреть все свои платья, разложить украшения, выбрать что получше, приодеться и пойти гулять. И гулять, гулять сколько влезет...
Но стоит ей открыть свой сундук, как она забывает обо всем на свете. Ощупывает, перетряхивает, перебирает вещи, как прожитые годы.
- Видишь? Это мне подарили на прошлую Пасху. Шляпка моей тогдашней хозяйки, той, что...
- Хватит тебе болтать! Все давно гуляют! - поддевает ее горничная.
- Но в чем я пойду? Нечего надеть!
Наконец - готово. Кухарка расфуфырена, как на свадьбу, в пышном наряде она стала в три раза шире и еле держится на ногах. Новые туфли немилосердно жмут. Хая приосанилась, представив себе, что на нее уже смотрит вся улица.
- Ну как, Саша? Кто скажет, что я простая прислуга? - Она оглядывает себя, вертится перед небольшим дешевым зеркалом. - Гляди, это же настоящий шелк!
Вот она поправила последнюю складку на платье, нацепила шляпу с цветочками и гордой поступью пошла к двери: там, за порогом, другой мир.
Теперь все взоры устремятся только на нее. Все будут оглядываться на ее платье и шляпу, и, как знать, может быть, именно в эту субботу она наконец встретит своего суженого...
Томно покачиваясь на ходу, она повелительным тоном бросает горничной:
- Саша, подай хозяевам чаю, как встанут!
Возвращается Хая спустя час или два, изнурившись больше, чем за целую неделю на кухне. В доме уже полно народу, все собрались на исход субботы. Гости нараспев цитируют друг другу слова раввина, толкуют их кто во что горазд.
- Как говорится в этом стихе? По-моему...
Дело доходит чуть не до ссоры. Но тут на стол подают холодную рыбу, и споры прекращаются.
Понемногу смеркается.
Папа выглядывает в окно: не взошла ли вместе с молодым месяцем первая звезда? Он даже выходит во двор.
В торжественном лунном свете мой папа, такой большой, вдруг становится маленьким.
Я проскальзываю за ним следом.
- Будешь зажигать свечу на хавдалу, папа, да? [Хавдала - церемония завершения священного дня с возжиганием особой свечи]
Мы возвращаемся в дом. Я несу толстую витую свечу, оплывшую воском, точно каплями трудового пота... Она горит широким, густым пламенем. Папа гасит ее, погружая в бокал с вином, вино льется через край на скатерть.
- Доброй недели!
- Доброй недели! - отзывается мама, а про себя думает: "Хоть бы она и правда была доброй, новая неделя!"
И тень будничных забот ложится на ее лицо.
НАСТАВНИК
Во двор легкой тенью скользит старенький ребе, наш учитель.
При виде его у меня екает сердце.
Маленький, сухонький, он жмется к стенкам, будто боится кого-нибудь задеть. Выцветшее зеленовато-черное пальтецо еле прикрывает его узкие плечи. Жалко свисает облезлая козлиная бородка.
- Ну что, Башенька? Выучила алфавит? Поди, позови Абрашку. Сегодня мы постараемся хорошо заниматься, да?
- Абрашка! Абрашка! Ребе пришел! - Я бегу в дом.
Но брат уж конечно и сам видел ребе. И шепчет мне из укромного местечка, куда всегда запирается, когда приходит время урока:
- Поди пока что дай ему чаю с вареньем.
- Но ты придешь? - шепчу я в дверную щелку. - Не могу же я все время сидеть с ним одна.
- Иди-иди, я скоро приду. Скажи, что у меня болит живот!
Ребе подходит к столу.
Вздыхает, сморкается, протирает очки и берет понюшку табака. А взбодрившись, раскрывает и принимается листать молитвенник, который у него всегда с собой.
- Ну-с... Где же вы, детки? - Он поднимает голову не отрывая пальца от страницы.
Я здесь, ребе. Вот, хотите чаю? - Я ставлю рядом с молитвенником стакан горячего чая.
Пар от него затуманивает стекла очков ребе. Вишневый дух щекочет ноздри.
Ребе отхлебывает глоточек, обжигается. Но не отодвигает стакан, пока не допивает до конца.
- Налить вам еще чаю, ребе? - И, не дожидаясь ответа, я хватаю пустой стакан и бегу на кухню.
- А где Абрамеле? Он дома?
Старый учитель велит мне перестать таскать чай.
- Да, ребе, сейчас я его позову. Он сказал, что скоро придет.