Позже обжорные ряды исчезли, приезжие привыкли к чистым, опрятным столовым. Однако во время войны переносные жаровни опять задымили на улицах и площадях, опять появились уличные творцы плова, лишь издали показывавшие котлу масло и придававшие шафраном и другими приправами своим творениям только внешний блеск взамен вкуса и питательности.
Наверно, уличные ужины суданцев тоже преходящая картина. Посмотришь на открытые лица, на натруженные руки жителей Хартума и поймешь, что они только начинают пользоваться первыми плодами свободы и независимости.
Мои спутники вышли из мечети, и я пустился догонять их.
Большинство ларьков, лавок и магазинов сегодня закрыты. Купцы и ремесленники-мусульмане не работают по пятницам. Редкие открытые магазины принадлежат грекам, армянам и другим представителям христианской религии.
Изрядно побродив по городу, мы наконец отыскали обувной магазин. Наш казначей купил всем по паре резиновых чувяк и, сменив на суданские деньги некоторое количество долларов, ссудил каждому по три фунта на карманные расходы.
Мы не зря пустились на поиски специальных чувяк. По правилам хаджжа, паломник должен ступить на землю Саудовской Аравии в особом одеянии, к которому не прикасалась бы машинная или ручная игла. Чувяки, которые мы купили, были целиком литые и не имели ни единого стежка.
От длительного хождения мы очень устали и проголодались и поэтому чье-то предложение взять такси было поддержано единогласно.
На трех такси мы подъехали к «Гранд-отелю». Я достал из кармана трехфунтовую бумажку и протянул водителю. Сдачи он дал мне горсточку серебряных монет.
Возле второго такси собралась толпа. Шел шумный спор. У меня давнишняя привычка — как увижу толпу, непременно спешу туда. Не дай бог, что-то случилось и нужна врачебная помощь. Выяснилось, что водитель не мог разменять три фунта. Восклицая: «В чем дело? Что тут происходит?» ― я вошел в круг. Шофер, увидев в руках у меня серебряные монеты, обрадовался и, взяв серебро, сунул мне взамен горсточку меди. Мы разошлись.
― Что там случилось? — спросил Исрафил, ждавший на другой стороне улицы.
― Так, ничего, притчи рассказывают…
― Притчи? Прямо на улице?
― Да, про Насреддина Афанди. Однажды, когда он спал, с улицы послышался шум. Жена разбудила его: «Выйдите на улицу, господин, узнайте в чем дело!» Афанди накинул на себя халат и вышел. На улице три вора делили награбленное. Один из них был недоволен дележом. При виде Афанди главарь сорвал с него халат и отдал вору, который считал себя обделенным. Грабители пришли к соглашению и ушли восвояси, а Афанди вернулся домой. «О чем там спорили?» — спросила жена. ― «Э, не спрашивай, ответил Афанди. ― Оказывается, спор шел о моем халате».
Добро пожаловать, суфиитий!
Вчера мы вернулись поздно и в ресторане при «Гранд-отеле» кроме нас не было никого. Сегодня утром нас проводили сквозь три переполненные зала в четвертый, расположенный в самой глубине ресторана. Посетители кидали на нас пытливые взоры. Мы шли цепочкой мимо столиков, за которыми сидели иностранцы. Большинство шагало степенно, уверенно, с достоинством, словно прогуливаясь по парку, только Алланазар-кори походя ковырял в носу.
Не дай бог, чтобы у кого-нибудь создалось впечатление, будто все советские люди такие, подумал я. Ну, нет, не свихнулись же они, чтобы думать так про всех! Должны же они понимать, что те, кого они видят, далеко не являют собой образец советского человека.
После завтрака Кори-ака разрешил нам совершить прогулку по городу, посоветовав, однако, чтоб к полуденной молитве все собрались в отеле, потому что, возможно, нам дадут самолет, и мы полетим в Аравию. Кроме того, Кори-ака просил нас ходить всем вместе, чтобы, избави Аллах, не приключилось чего-нибудь.
Я слыхивал, что за границей с нашими соотечественниками происходили разные разности. Случалось, их выкрадывали всеми правдами и неправдами, понуждая отречься от родины. Не помню в каком это году, чанкайшисты задержали наш танкер «Туапсе» и около двух месяцев пытали наших моряков, добиваясь от них отречения от родины.
М-да, странные люди живут на свете. По поступку одного-двух людишек судят обо всех. Какой человек в здравом уме отречется от своей родины?! Если у тебя нет родины, что же есть у тебя?! Какой смысл может иметь семья, дом, работа и все прочее без родины?
Несмотря на предупреждения Кори-ака, пока я ходил в каюту за фотоаппаратом, моих паломников и след простыл. Исрафил вместе с переводчиком еще раньше отправился в аэропорт по делам. Он не оставил бы меня одного. Или они ошиблись в счете, пересчитывая людей, или же в глазах ученых мужей ислама мое присутствие или отсутствие было равнозначным.
Ничего страшного. Сказать по правде, — не люблю ходить стадом. Что касается возможности неприятных осложнений, то это во многом зависит от самого человека. Да и кроме того, подобные казусы случаются в странах, где к нам питают неприязнь. А если что и произойдет, я ведь живой человек и в обиду себя не дам.
Набережная Нила очень красива и утопает в тени густых деревьев. Пройдя километра два, я наугад повернул направо. Хартум состоит из трех, в прошлом самостоятельных городов: из города Омдурмана, собственно Хартума и Северного Хартума. Я гуляю по Северному Хартуму, который считается новейшей частью города. Одежда прохожих состоит из белой длинной рубахи, чалмы и легких чувяк. Рубахи достигают щиколотки, но, несмотря на это, люди с удивительной ловкостью и проворством ездят на велосипедах. Чалма повязывается не жгутом, как у нас, а широкими полосами тонкой материи.
Государственные служащие в легких европейских одеяниях.
Узнать суданского араба нетрудно. У женщин и мужчин на щеках или на лбу родовые или племенные знаки — полукружия, прямые или кривые линии, вырезанные ножом. Видимо, это проделывается еще в раннем детстве, так как с годами надрезы становятся похожими на рубцы от старых шрамов, нанесенных холодным оружием.
В чужом краю чувствуешь себя деревенщиной, впервые попавшим в город.
Взор перебегает с вывески на вывеску, с одного здания на другое. Некоторые надписи сделаны прямо на асфальте. Читаю и понимаю. Ведь в нашем таджикском литературном языке много арабских слов. Да и из таджикско-фарсидского языка в течение веков немало слов перекочевало в арабский.
Я очутился в торговых рядах. Как и у нас в старинных городах, по обеим сторонам улицы протянулись ларьки, продуктовые лавки, мастерские кустарей и ремесленников. В одном ларьке торговали лекарствами. Цены по сравнению с нашими аптеками очень высокие.
Владелец палатки с канцелярскими принадлежностями заговорил со мной, но я не понял его. На лице торговца появилось выражение сожаления. Несколько минут мы молча глазели друг на друга.
― Фарси?[23]
― Ла,[24]― был ответ.
― Турки?
― Ла.
― Инглизи?[25]
―Ла, ― ответил он, поморщившись.
― Что же делать? ― произнес я вслух по-русски, и от этого сам рассмеялся. ― Руси? ― спросил я, и на этот раз без всякой надежды.
― Эйва, руси, руси! Билад Русийя, аль-итти-хадас-суфиитий?[26] — забросал он вдруг меня вопросами и восклицаниями.
―Да, билад Русийя. Я — суфиитий!
― Машалла, машалла! Аль-хамдулилла![27]
― Суфиитий, мархабан,[28] ― сказал торговец и, поддерживая под руку, ввел меня на крылечко своей лавки и крикнул внутрь помещения:
― Абдульмаджид!
Мгновение спустя юноша с едва пробивающейся бородкой вынес нам на подносе чай и сахар. Наша беседа протекала то с помощью мимики, то с помощью арабских слов, знакомых каждому грамотному таджику. Наконец я начал прощаться и купец, несмотря на мои возражения, подарил мне толстую тетрадь и цветной карандаш. Я отдарил его нагрудным значком с изображением голубя ― символа мира ― на фоне глобуса.
Проходя вдоль ряда ремесленников, я обратил внимание на работу мастерового, который сноровисто и быстро плел из тонких прутьев спинку стула. Заглядевшись, я невольно остановился перед входом в мастерскую. В глубине помещения двое других кустарей делали изящные корзинки. Через внутреннюю дверь в мастерскую вошел человек, судя по одежде ― хозяин и приблизился ко мне. Я поздоровался. Он ответил на приветствие и улыбнулся.
Он понимал, что перед ним чужестранец, и спросил, откуда я.
Узнав, что перед ними суфиитий, все прекратили работу. Некоторое время меня разглядывали с ног до головы, разглядывали с таким доброжелательным любопытством, словно я свалился с неба. Кто-то поставил посередине мастерской новый стул и пригласил меня сесть.
― Чай? Кахва? Кукола? ― предлагал хозяин мастерской, желая выяснить, какой из этих напитков предпочитает гость. Кукола, по-видимому, было арабское произношение американского кока-кола.