ПАН ТВАРДОВСКИЙ
- Это было в 1772 году, вскоре по взятии Краковского замка, который, сказать мимоходом, вовсе не так здесь намалеван, - промолвил рассказчик, указывая на одну из стен кабинета. - Ну, да дело не о том. Хотя Суворов не был еще тогда ни графом, ни князем, но об нем уж начинали шибко поговаривать во всей армии. Он стоял с своим не большим корпусом лагерем близ Кракова, наблюдая издали за Тиницем и Ландскроном. Астраханский гренадерский полк, в котором я имел честь служить полковым адъютантом, принадлежал к этому обсервационному корпусу. Наш полковой командир был человек добрый, отлично храбрый и настоящий русский хлебосол. Почти все штаб- и обер-офицеры каждый день у него обедали, и кому надобны были деньги, тот шел к нему прямо, как в Опекунский совет. Но вот что было худо: наш полковой командир был женат, и это бы еще не беда, да жена-то у него была такая нравная, что и боже упаси! - Так что ж,- прервал Заруцкий, - тем хуже для мужа, а офицерам-то какое до этого дело? - Какое дело! - повторил Кольчугин.- Эх, сударь! Время на время не приходит. Нынче после полкового начальника первый в полку человек старший баталионный командир; а у нас бывало, коли полковник женат, так второй человек в полку полковница, а если она бойка да хоть мало-мальски маракует в военном деле, так и всем полком заправляет. Тото и есть, батюшка! Нынче век, а то был другой. Я уж вам докладывал, что наш полковник был человек храбрый, не боялся ни пуль, ни ядер, а перед женой своей трусил. Она была женщина дородная, видная, белолицая, румяная... а удаль-то какая... голосина какой!.. Ах ты господи боже мой!.. Что и говорить: город-барыня! Не знаю, потому ли, что она любила своего мужа, или потому, что была очень ревнива, только никогда от него не отставала: мы в поход - и она в поход. В то время, как наш полк стоял лагерем, она жила в Кракове и хоть могла часто видеться с своим мужем, но решилась наконец совсем к нему переехать. Нашему полковому командиру это не вовсе было по сердцу да ведь делать-то нечего: хоть не рад, да будь готов. Палатку перегородили, наделали в ней клетушек, а из самого-то большого отделения, где, бывало, мы все бражничали с нашим командиром, сделали спальню и поставили широкую кровать с розовым атласным пологом. Я думаю, господа, вы все знаете, что Суворов не очень жа ловал барынь, а особливо когда они жили в лагере и меша лись не в свои дела, да он был еще тогда только что генерал-майор, связей никаких не имел, а наша полковница происходила из знатной фамилии, и родные ее были в большом ходу при дворе. Другой бы на его месте похмурился, нахмурился, да на том бы и съехал, а наш батюшка Александр Васильевич и не хмурился, а выжил полковницу из лагеря. И теперь без смеха вспомнить не могу. Экой проказник, подумаешь! Умен был, дай бог ему царство небесное! Когда мы вышли в лагерь, он отдал приказ по всему корпусу, что если пустят одну сигнальную ракету, то войскам готовиться к походу; по второй - строиться перед лагерем; по третьей - снимать палатки, а по четвертой выступать. Он не любил, чтоб солдаты у него дремали, и потому частехонько делал фальшивые тревоги то днем, то ночью. Бывало, пустят ракету, там другую, Суворов объедет весь лагерь, поговорит с полковниками, пошутит с офицера ми, побалагурит с солдатами, да тем дело и кончится. Вот этак с неделю погода стояла все ясная, вдруг однажды после знойного дня, ночью, часу в одиннадцатом, заволокло все небо тучами, хлынул проливной дождь, застучал гром и пошла такая потеха, что мы света божьего невзвидели. Я на ту пору был за приказаниями у полковника. Жена его боялась грома и, чтоб не так была видна ей молния, за бралась на постель и задернулась пологом, однако ж не спала. Лишь только я вышел из палатки, чтоб идти домой, глядь!.. эге! сигнальная ракета. Я назад, докладываю полковнику. Как? - закричала барыня, которая сквозь холстинную перегородку вслушалась в мои слова.- Да что, ваш полоумный генерал вовсе, что ль, рехнулся? В такую бурю тревожить весь лагерь! - Успокойся, Варенька,сказал полковник,- ведь это фальшивая тревога, может статься, и второго сигнала не будет. А меж тем вели сед лать мою лошадь,- прибавил он шепотом, обращаясь ко мне, - кто его знает! Да чтоб люди были готовы . Я побежал исполнять его приказания и вот гляжу, минут через десять, зашипела вторая ракета, люди в полной амуниции высыпали из палаток и начали строиться. Прошло еще минут пять. Чу! Третья! Вот те раз... Суворов шутить любил, да только не службою, да и народ-то был у нас такой наметанный, что и сказать нельзя! Закипело все по лагерю, в полмига веревки прочь, колья вон, и по всем линиям ни одной палатки не осталось. Взвилась четвертая ракета, авангард выступил, за ним тронулся весь корпус, и мы потянулись по дороге к Ландскрону. Ну, господа, не всякому удастся видеть такую диковинку. Пока бегали в обоз, пока заложили коляску, прошло с полчаса, и во все это время... вспомнить не могу!.. То-то было смеху-то!.. Представьте себе, ночью в чистом поле, под открытым небом - двуспальная кровать с розовым атласным пологом. А дождь-то, дождь - так ливмя и льет! Ну! Присмирела наша строгая командирша! Господи боже мой!.. Растрепало ее, сердечную, дождем, намокла она, матушка наша, словно грецкая губка! Куда вся удаль девалась! Вот отвезли ее кой-как назад в Краков, а корпус, отойдя версты две, остановился опять лагерем; и я в жизнь мою никогда не видывал, чтоб кто-нибудь бесился так, как взбеленилась полковница, когда на другой день проказник Суворов прислал к ней своего адъютанта узнать о здоровье. - Ай да батюшка Александр Васильевич! - вскричал с громким хохотом хозяин.- Что и говорить, молодец! - Да, это очень забавно,-сказал Черемухин.- Только позвольте, Антон Федорович, речь, кажется, была о сатане... - А жена-то полковника? - прервал Заруцкий. - Да это другое дело; я говорю о нечистой силе. - Постойте, батюшка, - продолжал Кольчугин, - дойдет и до этого дело. Дня через два, как полковница совсем уж обсохла, пошли у нее новые затеи. Жить опять в лагере она боялась, а в Кракове остаться не хотела. Толковали, толковали и решили на том, чтоб сыскать для нее какойнибудь загородный панский дом или мызу поближе к лагерю. Вестимо дело, кому хлопотать, как не адъютанту; вот я и отправился с утра осматривать все дачи по дороге к Ландскрону и Тиницу. Выбрать было нелегко: наша причуд ливая командирша хотела и большой дом, и обширный сад, и чтоб никого не было живущих, и то и ее. Целый день я проездил по дачам; измучил своего куцего коня, да и гор ский жеребец под казаком, который ездил за мною, насилу уж ноги волочил. Мы на одной мызе позавтракали, на другой пообедали, и когда стали пробираться назад в лагерь, то уж день клонился к вечеру; пока еще заря не вовсе потухла, мы проехали верст пять. На дворе становилось все темнее и темнее, вдали сверкала молния, а над нами так затучило, что когда мы поехали лесом, так в двух шагах ничего не было видно. Сначала мы кое-как тащились вперед, но вдруг дорога по лесу как будто б сдвинулась, начало нас похлестывать сучьями, и лошади, наезжая на колоды и пеньки, то и дело что спотыкались. Ох, плохо, ваше благородие,- пробормотал мой казак,- никак, мы заплутались .
- Видно, что так, Ермилов,- сказал я, приподымая на поводу моего куцего, который в третий уже раз падал на оба колена. - Вот и дождик накрапывает,-продолжал казак,- кабы бог помог нам до грозы наткнуться на какое-нибудь жилье... Постойте-ка, ваше благородие, кажись, вон там направо лает собака. В самом деле, недалеко от нас послышался громкий лай; мы поехали прямо на него и через несколько минут выбра лись на широкую, обсаженную березами дорогу, в конце которой что-то белелось и мелькал огонек. - Кажись, это панская мыза,- прошептал Ермилов, - ну, слава тебе господи! Нашли приют. - Постой-ка, братец,- сказал я,- чтоб нам не заплатить дорого за ночлег: ведь мы не у себя, не на святой Руси. Чай, польские-то паны не больно нас жалуют, хорошо у них останавливаться с командой или днем на большой дороге, а ночью и в таком захолустье... долго ли до греха! Уходят нас, да и концы в воду. - А что? Чего доброго, ваше благородие,-прервал казак, почесывая в голове,-ведь нас только двое... Да куда же нам деваться? - Погоди, Ермилов,- сказал я,- надобно подняться на штуки. Я скажу хозяевам, что прислан квартирьером занять эту мызу для полковой квартиры и что завтра чем свет придет сюда первая рота нашего полка. - П впрямь, ваше благородие,- подхватил казак, пугнемте-ка их постоем, так дело будет лучше. Коли они станут думать, что мы нарочно к ним приехали и что завтра нагрянет к ним целая рота гренадер, так уж, верно, никто не посмеет и волосом нас обидеть. Разговаривая таким образом, мы подъехали к высокому забору, позади которого, среди широкого двора, стоял ка менный дом в два этажа, с круглыми башнями по углам. В одном углу светился огонек; ни одной души не было видно ни на дворе, ни в доме, все было тихо как в глубокую полночь, и только лаяла одна цепная собака. Ворота были не заперты, мы подъехали к дому, я слез с коня, вошел в сени... никого. Прямо передо мной лестница вверх. Я начал по ней взбираться, сабля моя так стучала по каменным сту пенькам, что, казалось, можно бы было за версту меня слы шать. Взойдя на лестницу, я приостановился - все тихо. Кой черт,- подумал я,- неужели в этом доме нет никого, кроме цепной собаки? Проведя рукою по стене, я ощупал дверь, толкнул, она растворилась; вхожу - опять никого. Холодно, сыро, ветер воет, в окнах нет рам. Вот что! Эта часть дома не достроена, но где же светился огонек? Ка жется, левее . Я вышел опять к лестнице, прошел вдоль стены - еще двери; отворил. Ну! Попал наконец на жилые покои! В небольшой комнатке, слабо освещенной сальным огарком, двое слуг играли в карты, а третий спал на скамье. В ту самую минуту, как я вошел в этот покой, мне послышался вдали довольно внятный говор, как будто бы от многих людей, с жаром между собой разговаривающих. Но лишь только один из игравших в карты слуг, увидя меня, ушел во внутренние комнаты, то вдруг все утихло. - Как зовут эту мызу? - спросил я у слуги, который остался в передней. - Эту мызу? - сказал он, глядя на меня так нахально, что я невольно смутился и не вдруг повторил мой вопрос. - Ее зовут Бьялый Фолварк,- отвечал наконец слуга, продолжая смотреть мне прямо в глаза. - А как зовут хозяина?.. Да отвечай же, животное, когда тебя спрашивают! - продолжал я, возвысив голос и подойдя к нему поближе. Слуга попятился назад и, взглянув на своего спящего товарища, пробормотал: - Моего пана зовут Ян Дубицкий... Гей, Казимир! - Ну, так и есть! - сказал я.- Насилу же мы отыскали вашу мызу. Веди меня к хозяину. - Почекай (Подожди (пол.).), пан! Ген, Казимир! Третий слуга, который спал на скамье, вскочил и, увидя перед собой русского офицера, закричал: Но то есть?.. Москаль! - Сойди-ка, брат, вниз,- сказал я, стараясь казаться спокойным,-там стоит казак... - Казак,-вскричал полусонный лакей,-один казак? - Покамест один, а скоро будет много. Возьми у него лошадей, отведи их в конюшню, а ему вели взойти сюда. Слуга не торопился исполнить мое приказание; он погля дывал как шальной то на меня, то на своего товарища, а не трогался с места. - Ну, что ж ты глаза-то выпучил, дурень,-закричал я повелительным голосом,- иль не слышишь? Пошел! Да смотри, чтоб лошади были сыты! Слуга, пробормотав себе что-то под нос, вышел вон, и в то же время лакей, который ходил обо мне докладывать, растворив дверь, пригласил меня в гостиную. Пройдя не большую столовую, я вошел в комнату, довольно опрятно убранную и освещенную двумя восковыми свечами. В одном углу приставлено было к стене несколько сабель, и с пол дюжины конфедераток валялось по стульям и окнам комнаты. Хозяин, человек лет пятидесяти, с предлинными усами, с подбритой головой, в синем кунтуше и желтых сапожках, принял меня со всею важностию польского магната. Разва лясь небрежно на канапе, он едва кивнул мне головою и показал молча на табуретку, которая стояла от него шагах в пяти. Ах, черт возьми! Вся кровь во мне закипела; я позабыл, что положение мое было вовсе не завидное; в эту минуту я думал только о том, что имею честь носить русский мундир и служить в Астраханском гренадерском полку капитаном. Не отвечая на его обидный поклон, я оттолкнул ногою табуретку, уселся подле него на канапе и, вытащив из кармана кисет с табаком, принялся, не говоря mh слова, набивать мою трубку. Казалось, это нецеремонное обращение смутило несколько хозяина; помолчав несколько времени, он спросил довольно вежливо, откуда я еду. - Из лагеря, - отвечал я, продолжая набивать мою трубку. - И верно, пан... пан поручик... - Капитан,- прервал я, кинув гордый взгляд на хозяина. - Препрашу!..(Извините!.. (Пол.)) Верно, пан капитан заплутался в этом лесу? - Нет! Я прямо сюда ехал. - Сюда? - повторил хозяин с приметным беспокойством. - Да,- продолжал я, раскуривая спокойно мою трубку,ведь эту мызу зовут Бьяльш Фолварк? - Так. - А вас паном Дубицким. - Так есть. - Я прислан сюда квартирьером; у вас назначена полковая квартира Астраханского гренадерского полка. - Полковая квартира! - вскричал пан, спрыгнув с канапе.