Стали на дороге в темноте втроем ловить такси. Вымокли, замерзли, покрылись ледяной корочкой - никто не остановился.
Тогда мы решились на отчаянный шаг - проникнуть в метро.
Сиротской походкой я двинулась к суровой женщине с красной фуражкой на голове, замурованной в стеклянной будке.
- Это цирковые артисты, - говорю я жалобным голосом. - Фургон у них сгорел. А до дома буквально две остановки...
- Животных нельзя, - ответила она твердо. - Тем более без намордника.
- Он же козел! - говорю я. - Они не носят намордники.
- Нет, и все!
Леонтий - понизив голос:
- Я вам заплачу. Сделайте для нас исключение. Это очень смирный, психически уравновешенный козел. Он два раза ездил на съемки на Черное море, имел отдельный номер в пансионате работников Госплана и зарекомедовал себя с самой лучшей стороны.
Козел стоит - с ноги на ногу переминается, желваками играет, угрюмый, мускулистый, на железной цепи, глаза у него один желтый, другой зеленый, зрачки горят, как угли в печи, а рога такие, сразу ясно - что этот черт косматый по каждому поводу имеет свое собственное мнение. Причем готов его отстаивать с пеной у рта.
В конце концов Леонтий выложил последний козырь дьявольской силы.
- А на рога, - сказал он, - я ему надену целлофановый пакет, как на лыжные палки.
Тут нас - под свист и улюлюканье - с позором, со скандалом выдворили из метро.
Мы опять вышли на дорогу, но теперь разделились на две группы.
Я - стою, голосую, а Леонтий с козлом прячутся в кустах.
Неожиданно из дождливой декабрьской мглы на мой зов откликнулся какой-то тарантас.
Я распахиваю переднюю дверь, потом заднюю и - тоном, не терпящим возражений, - говорю:
- Нам нужно с вами подвезти одного козла.
Он:
- А?.. Что?..
В это время Леонтий с козлом с разбегу запрыгивают в машину.
- Но вы ведь сказали... одного! - обиженно проговорил шофер.
Редко мы виделись, очень редко, и с каждым годом все реже. У меня появился возлюбленный Славик, чемпион мира по буги-вуги. Мы с ним ночами танцевали в университете. Помню, он говорил мне, что буги-вуги - это исключительно парный танец, иначе, действительно, только окурки хорошо гасить. Женщины туда приходили огромные, в широченных юбках, а мужчины крепенькие, коренастые, как медвежата. Мы часами отплясывали буги-вуги, а в перерывах я читала всем наизусть "Графа Нулина".
Но все равно забыть Леонтия было невозможно, потому что в любом отечественном кинофильме в какой-то момент обязательно взлетал петух на забор, садилась на колени героя кошка, расхаживал по карнизу голубь. И почти всегда в этом случае за кадром стоял Леонтий с ливерной колбасой или горстью пшена и незримо руководил процессом, о чем красноречиво свидетельствовали титры.
Иногда я получала от него письма. Буквы там вечно разъезжались, чернила расплывались. А смысл был примерно такой:
"Здравствуй, моя птица! Пишу тебе в поезде, еду в Винницу на съемки. Ты уж прости за подчерк, но поезд качает и меня тоже, ты, я надеюсь, поняла, какой я езжу в поездах международного значения?! Я еду в Винницу на съемки по свинскому делу, буду снимать свиней. Много. Черт, как этот поезд толкается. А в ресторане пива нет. Целую тебя крепко. Огромный привет от Огурца.
Твой Леонтий".
И он по-прежнему лелеял мечту о феерическом номере с медведем, которым давно собирался потрясти мир. Вот только медведя у него все не было. Так, в общем, предлагали разную живность: однажды попросили из какой-то конторы забрать пятилетнего шимпанзе. Леонтий приезжает: сидит шимпанзе в клетке здоровый, плечи накаченные, волосатый, взгляд злой, человеческий, такой мужик - урка.
- Мне просто не по себе стало, - Леонтий говорит. - Я вообще обезьян не люблю. А он мне смотрит в глаза, поднял тарелку - там у него лежала аллюминиевая тарелка - поссал и повернулся ко мне спиной. Я взял свою шапку, портфель и ушел.
И вдруг он мне звонит:
- Мальвина! Выручай! Я привез медвежонка из Сибири, три месяца с геологоразведочной экспедицией ходил по тайге, искал. За это время меня уволили из Уголка. И Клара Цезаревна тоже: "Только через мой труп!.." Некуда податься с медведем, понимаешь? Можно к тебе?
Я говорю:
- Ну, давай...
И вот - спустя полчаса Леонтий со своим бывшим ассистентом Пашей Лутченко вносят ко мне в квартиру клетку с бурым медвежонком.
Мама с папой были на работе, поэтому мы спокойно сели втроем на кухне, и, пока я варила медведю геркулес, Паша вынул из кармана бутылку портвейна, разлил в бокалы, поднял наполненный бокал и произнес:
- Мальвина - дура!
Потом они уехали, а медведь остался.
Диковатый немного медвежонок - Топтыжка. Мы его клетку держали на балконе. На геркулес налегал! В день - по три пачки с чайной колбасой. Свое расположение духа Топ выражал различными голосами: глухим ворчанием, фырканьем или мурлыканьем, а иногда особыми звуками, похожими на хрюканье, свист и даже лай.
Ну, и естественно: то у него понос, то его закрепило. То у него сухой горячий нос. Мама, папа и я - мы с этим медвежоночком ночей не досыпали. А рано утром всем на работу.
Леонтий каждый день звонил, у него накопилась тьма-тьмущая неотложных дел: восстановиться в Уголке, наладить отношения с Сонечкой, сходить к учительнице дочки в школу, потом у Клары Цезаревны намечался юбилей...
Как-то я возвращаюсь - а возле нашего дома огромная толпа. И все эти люди стоят, задрав головы, смотрят вверх. Я спрашиваю:
- Что случилось?
Мне говорят:
- Там кто-то на балконе стонет. Сейчас пожарные приедут, милиция, уже на всякий случай вызвали "скорую"...
А сверху слышится:
- Э-э-ээээмммм...
Я тоже встала вместе со всеми, волнуюсь, удивляюсь, жду с нетерпением пожарных с лестницей, и вдруг меня осеняет: да это ж мой медведь!!!
Вбегаю домой, мама в комнате разговаривает по телефону.
- Некоторые думают, - говорит она, сидя в кресле, с чашечкой кофе, покуривая сигарету, - что мы сумасшедшие. А у нас просто жизнь такая!..
И это правда. Фактически до старости я умудрилась вести странный образ жизни, обитая среди вещей без контуров, весьма неоднозначных, легко и незаметно переходящих одна в другую, среди переливающихся друг в друга форм - животных, человеческих и неодушевленных.
Иногда приглядишься к буквально витающим в воздухе завиткам и спиралям и вдруг замечаешь, что на тебя смотрят глаза какого-то существа - то ли человека, то ли нет. А отчетливо виденное лицо неожиданно оборачивается бессмысленным набором полумесяцев, кругов и овалов...
Не раз я бывала свиделем того, как растения перевоплощаются в животных, животные становятся людьми, а люди - ангелами. И острейшее ощущение жизни всегда охватывало меня там, где кончаются границы известного мне мира.
Сделав номер с медведем, Леонтий действительно стал знаменитым артистом. Я не говорила? Он с детства великолепно играл на трубе. Леонтий и в армии служил в музыкальном взводе. Он был виртуозным трубачом.
Отныне вся Москва съезжалась в театр на Божедомке послушать, как Леонтий с подросшим Топтыгиным на звонких трубах золотых - дуэтом исполняют "Караван" Дюка Элллингтона.
На Леонтия обрушилась невиданная слава. Он бросил выпивать и увлекся бисквитами.
- Мальвин... - он мне звонил, - представляешь? Я так ужасно торты полюбил, что рано утром проснусь и сижу у окна, смотрю, когда Филипповскую булочную откроют. Вскочу и бегу покупать на завтрак торт. И весь его съем за один присест.
Он потолстел, получил "Заслуженного артиста РСФСР", стал прилично одеваться, вместо рубашки носил манишку, из-за чего никогда в присутственном месте не мог снять пиджак. Потому что сзади у него была просто голая белая спина, вся в веснушках. А брюки ему шили на заказ - с широкой грацией, по-дружески поддерживающей пузцо.
- Последние роды, - насмешливо говорила Сонечка, - для Леонтия не прошли даром!..
В семье у них приключились большие перемены. Сонечка встретила другую любовь, развелась с Леонтием и вышла замуж за военного человека по имени Виктор Иванович Каштанов.
У Каштанова жилплощади не было, а Леонтий, как "заслуженный", имел право на дополнительные метры, поэтому он выхлопотал для Сонечки с Виктором Ивановичем комнату скрипачки Бриллианчик: Настя уехала в Америку с концертами и не вернулась.
К Виктору Ивановичу Леонтий испытывал самое что ни на есть дружеское расположение, радостно приветствовал его, встречая на кухне и в коридоре. Но за глаза счастливого соперника прозвал Желудь.
- Так Желудь ничего - мужик, - говорил Леонтий. - Жаль только, не любит радио "Ретро".
Из комнаты Леонтия на максимальной громкости, не переставая, лились мелодии прошлых лет, что, видимо, доводило Виктора Ивановича до исступления.
- А современные песни ничего не говорят моей душе! - вольнолюбиво отвечал Леонтий, когда Каштанов просил сделать тише.
Случилась у них печаль - умер Максим Максимыч. Как-то незаметно угас, не болел, ничего.