Последний дождь выпал на поля казачьей линии в начале июня, затем на землю легла засуха. Зной не спадал даже ночью. Высохли ручейки и речушки, Терек в ряде мест обмелел настолько, что его можно было переходить вброд. Потрескавшаяся земля, бледная, жухлая, поникшая зелень, леса с чахлыми деревьями, изнемогающие от жары люди, ослабевший скот — все изнывали без дождя.
И казаки, и горожане, и горцы с надеждой поглядывали на небо, на голубое, без облачка, лазоревое небо и переводили взоры на иссохшуюся, выжженную солнцем желто-пыльную землю.
По станицам ежедневно шли молебны, народ с иконами и хоругвями, со святыми дарами и песнопениями выходил в поле. Священники в полном облачении молили бога о дожде…
Не прекращалась лишь сторожевая служба. Так же, как и раньше, на вышках стояли посты, а на курганах блестели штыки солдатских дозоров, и конные разъезды по утрам уходили из станиц подстерегать непрошеных гостей.
И в горах опасались неурожая. Абрикосовые и сливовые сады, раскинувшиеся вокруг аулов, захирели. Мычал голодный, не всегда напоенный скот. Даже на высоких перевалах и альпийских лугах солнце сожгло траву.
И русские, и горцы ожидали чего-то грозного, какого-то наказания божьего.
— Наслал господь за грехи наши, — говорили священники.
— Прогневили аллаха мы… пошли против адатов и власти… — говорили муллы, озираясь, шепотом, боясь, как бы слова их не дошли до слуха мюридов и имама.
Прибывшие из-за Дербента торговые люди рассказывали со страхом, что вся Шемахинская губерния подверглась разорительному опустошению налетевшей из Ирана саранчой. Тучи зеленых насекомых опустились на и без того чахлую, изможденную засухой зелень и за двое суток уничтожили все сады и посевы охваченных ужасом людей.
— Божье наказание! Аллах гневается на нас, мы отворачиваемся от пророка и творим неугодные ему дела, — говорили одни. — Только через газават вернется к нам господня милость. Имам Гази-Магомед, да будет он благословен вечно, еще год назад предупреждал, что аллах накажет правоверных за то, что они забыли ислам, торгуют с русскими, не чтят шариат и священную войну.
Некоторые осторожные и рассудительные люди возражали, покачивая головами: ведь засуха и саранча одинаково пагубно сказываются и на землях, заселенных русскими.
— Посевы казаков тоже горят, а прожорливая нечисть до последнего листа сожрала за Дербентом все, что посеяли и русские, и мусульмане.
Но говорилось это не всякому, с оглядкой, так как мюриды имама жестоко карали всех, кто сомневался в пророчествах Гази-Магомеда.
Сам Гази-Магомед никогда не выступал ни с какими предсказаниями, наоборот, он с негодованием отвергал их, и тем не менее слухи о чудесах, творимых имамом, о предзнаменованиях и таинственных видениях, которые якобы являлись ему, кружили головы горцам. Кто распространял эти слухи, от кого исходили они — никто не знал, да и не интересовался этим, но все верили, что пророк в лице Гази-Магомеда прислал на землю своего святого, доверенного вождя, которому предстоит великая миссия освободить Дагестан и Чечню от русских и изгнать казаков и солдат со всего Кавказа.
В последних числах июля в станице Червленной, крепости Грозной, в Моздоке, Ищерской, Мекенской, Науре, Старогладковской, Каргалинской, Кизляре ясным воскресным утром одновременно зазвонили колокола. Во всех церквах служилась ранняя обедня, с амвонов священники, вздымая руки к небу, умоляли господа простить «люди своя» и послать на землю дождь. Служки, дьяконы и хоры пели молитвы, кадили ладан, исступленно молились люди, падая ниц и стеная, опускаясь на колени и до боли в суставах отбивая поклоны.
Поначалу стройные роты солдат, стоявших отдельно от баб, горожан и казаков, смешались. Молящиеся слились в единую толпу. И дети, и старики, и женщины кто в праздничных одеждах, кто в рубище и босиком, в слезах и плаче взывали к божьему милосердию, моля о дожде, о прощении и спасении людей. Каялись в несуществующих грехах, в несодеянных преступлениях, обещали исправиться, жить в добре и христианских добродетелях… Что-то средневековое и мрачное было в стенаниях и самобичеваниях охваченных религиозным экстазом людей.
Однако не все плакали и молились. Дежурные сотни стояли за станицами, караулы — в поле, посты — на сторожевых вышках, а заряженные на всякий случай пушки охраняли крестные ходы и молитвенные песнопения.
Атаманы станиц принимали участие в крестных ходах, в то время как начальники частей, отдельские и полковые командиры зорко и внимательно следили за тем, чтобы солдаты и казаки были своевременно уведены из неистовствующих толп.
Так прошло воскресное утро 27 июля 1829 года по всей левой Терской и части Дагестанской линиям.
Полковник Волженский, командир Гребенского казачьего полка, подполковник граф Стенбок-Фермор, двое офицеров: ротмистр Головин и поручик Всеволожский, — не казаки, петербургские светские люди, переведшиеся на Кавказ «на ловлю счастья и чинов», с нескрываемой иронией и праздным любопытством взирали на взбудораженную крестным ходом, молением, поповскими речами и выкриками кликуш толпу.
— А вдруг добрый боженька раскроет небеса, нашлет тучи и разверзнутся хляби небесные? Ведь возможно ж такое, ну, как случай, совпадение… Воображаю, что тогда будет в душах этих полудикарей! — пожимая плечами, сказал Стенбок.
— Как раз то, что необходимо нам. Если завтра или послезавтра пойдет дождь, я с моими гребенцами смогу пройти весь Дагестан, всю Чечню, — покручивая ус, сказал Волженский. — Ведь это ж небесное знамение, божье благословение и помощь свыше! Мои гаврилычи и федотычи полезут на рожон…
— Палка о двух концах, — возразил Всеволожский. — Вчера лазутчик докладывал барону, что в горах тоже идут моления аллаху о дожде. Целые аулы выходят на плоскость, постятся до вечерней звезды, молят пророка и имама ниспослать дождь… Вы представляете, как эти фанатики воспримут небесные хляби, если наши казаки и бабы потеряли головы и ополоумели от молитв и поповских речей?!
На берегах Койсу толпился народ. Здесь были жители десятков аулов: из Гуниба, Цудахара, Гимр, Ахульго, Салтов, из района Гумбета, отовсюду. Были аварцы, кумыки, лаки, чеченцы. Поодаль от мужчин, группами, почти в безмолвии, толпились старые и молодые женщины, дети. Конные горцы подъезжали, спешивались, вливались в толпу. Молодежь отводила в сторону копей.
Близость Койсу, этой бурной, порою бешеной реки, чуть охлаждала раскаленный воздух. Даже здесь, высоко в горах, было душно. Жар не спадал, и люди, одетые в шубы, черкески и папахи, потные, разгоряченные, с тоской посматривали на небо. Оно было безоблачным и синим, беспощадным и знойным. Только далекие снежные вершины еще поили влагой обмелевшую Койсу.
От толпы отделились четыре почтенных человека с полуседыми бородами, двое в чалмах, другие — в высоких тавлинскнх папахах. Мужчины и женщины, без умолку сетовавшие на нескончаемую жару, засуху, на божий гнев, смолкли. Старики подошли к присмиревшей реке, необычно тихой, обмелевшей настолько, что обнажились груды камней, обломков гранита и валунов на ее полувысохшем дне.
— Правоверные! — поднимая руки над головой, зычно крикнул один из челмоносных стариков. — Пусть все, кого это касается и кто страдает от божьего наказания, молчат и слушают нас.
Притихли даже дети, и только чуть-чуть позванивала Койсу, стиснутая валунами, да шурша ссыпались с гор мелкие камни.
— Аллах отвратил от нас свои милости за наши грехи… Мы прогневили его, чем — знает каждый, так как свои грехи мы держим в тайне, внутри себя. Но есть и общий грех, касающийся всех, это — безбожие, неисполнение обрядов, пренебрежение к шариату, боязнь газавата и неверие в него. И горе тем, кто не поймет этого божьего предостережения, тем, кто эту засуху и бедствия считает случайностью. Нет, это бог наказывает нас за то, что мы мало приносим ему жертв и плохо помогаем имаму и священному делу газавата.
Он потряс руками и закрыл ладонями лицо. Все в скорбном страхе слушали его.
— Аллах! Аллах… Алла! — послышались голоса.
— Я вижу, вы истинные мусульмане и имам не ошибается в вас, — продолжал старик.
— Я-аллах! Алла-ах!! — опять стоном пронеслось над толпой.
— А теперь сделаем так, как делали наши деды, как исстари просили они у бога дождя, — произнес второй старик в чалме. — Мы, старые люди, еще не забыли этого и помним, как наши отцы отгоняли злых духов и шайтана и как небо проливало дождь на иссохшую землю.
Он шагнул вперед и, став возле большого валуна, полусвисавшего к Койсу, вымыл в воде руки, затем негромко, не торопясь, прочел молитву, глядя поверх воды в сторону востока, туда, где белели снежные хребты Аварских гор.
Все молчали, женщины, не мигая, смотрели на него, дети замерли на местах.