– Лучше пройди туда. – Он мотнул головой в сторону кухни, и на секунду я не понял, о чем он говорит. – Естественные потребности и все прочее.
Морис и Джейн пристроили к задней стене коттеджа уборную и ванную.
– На какое время вы…
– Утром кого-нибудь ждешь?
– Нет, никого.
– Лады.
Он прошел в угол комнаты. Я увидел, как он взял телефонную книгу и начал ее перелистывать.
– Кстати, ваш телефон не работает. Извините.
Он полистал ее, потом выдрал страницу.
Лады? Я звякну местным легавым около десяти. Если проснусь. – Он быстро добавил: – Просто шутка. Расслабься. Обещаю. – И сказал: – Так ты идешь или нет?
Я вошел в кухню… и увидел дверь, ведущую во двор. В прежде гладкой поверхности стекла зияла зазубренная дыра, и я про себя проклял отсутствующую хозяйку за то, что верностью эпохе она пожертвовала ради домашних нужд. Мой собственный наглядно присутствующий гость подошел и остановился в дверях позади меня.
– И случайно не запритесь там. Прошу вас.
Я вошел в уборную и закрыл дверь. И поймал себя на том, что рассматриваю задвижку. Узкое окошко выходило на задний двор. Полагаю, я бы сумел в него протиснуться. Но он услышал бы, как я открываю окошко, а двор со всех сторон окружала густая живая изгородь, и выйти оттуда было можно только к фасаду дома.
Когда я вернулся в столовую, то увидел, что он поставил перед камином деревянное жесткое кресло. Он указал мне на него. Я остановился у двери, пытаясь каким-то образом избежать этого заключительного унижения.
– Я готов дать вам слово… Я не подниму тревоги, пока не пройдет достаточно времени, чтобы вы успели скрыться.
– Извините. – Он снова указал мне на кресло и поднял кольцо из чего-то. Затем, сообразив, что я не знаю, что это, добавил: – Липкая лента. Больно не будет.
Что-то во мне продолжало бунтовать против этого последнего унижения.
Он шагнул ко мне. Его гнусное замаскированное нейлоном лицо, в чем-то непристойное, заставило меня попятиться. Но он не прикоснулся ко мне.
Я протиснулся мимо него и сел.
– Умница, мальчик. А теперь положи лапы на подлокотники, ладно? – Он протянул мне две многоцветные полоски, которые, наверное, заранее оторвал от журнальной страницы. – Для ваших запястий, чтобы не выдрались волоски, когда сорвут липучку.
Я смотрел, как он наложил одну полоску на мое левое запястье. После чего принялся туго приматывать его к подлокотнику. Как я ни старался, мне не удалось унять дрожь в руках. Мне было видно его лицо вплоть – показалось мне – до намека на усы под нейлоном.
– Мне бы хотелось спросить кое-что.
– Валяй.
– Что толкнуло вас выбрать именно этот дом?
– Думаешь сам этим заняться? – Он продолжал прежде, чем я успел ответить. – Лады. Занавески, цвет покраски. Для начала.
– Что это подразумевает?
– А то, что я чую такие загородные домики за милю. В окне болтается кусок симпатичной дорогой материи. Керосиновая лампа на подоконнике ценой в двадцать фунтов. Десятки всяких признаков. Ну, как? Не слишком затянуто?
Туго было очень, но я покачал головой.
– А почему в этих местах?
– Так ведь повсюду есть психи, которые бросают свои дома пустыми.
– Вы из Лондона?
– А где это?
Было ясно, что ничего существенного мне из него не вытянуть. Однако под острячеством я уловил легкое беспокойство. И не ошибся: он тут же сменил тему и заговорил не о своей жизни, а о моей.
– Много книжек понаписали?
– Около десяти.
– А времени это много берет?
– Зависит от книги.
– Ну а та, которую вы сейчас пишете?
– Материал для нее я собирал несколько лет. На подготовку уходит много больше времени, чем на то, чтобы писать.
Он помолчал, кончая прикручивать мою вторую кисть. Потом нагнулся. Я почувствовал, что он завел мою левую лодыжку за ножку кресла. Липкая лента начала стягивать и ее.
– Мне бы хотелось писать книги. Может, когда-нибудь и я начну. – Затем: – Сколько слов бывает в книге?
– Обычный минимум – шестьдесят тысяч.
– Куча слов.
– Я не заметил, чтобы вам их не хватало.
На секунду он оторвался от своего занятия и поднял глаза на меня.
– Не то, что вы ожидали? Верно?
– Не стану отрицать.
– Угу. Ну…
Однако он снова замолчал, накручивая ленту. Где-то он нашел ножницы и теперь отрезал ленту у левой лодыжки и занялся другой ногой.
– Я бы показал, как это по-настоящему. И не только это. А все. Всю панораму.
– Так почему вы не пробуете?
– Шутите?
– Вовсе нет. Преступление покоряет людей.
– Вот-вот. Чудненько. И кто это стучится в мою дверь?
– Вам придется замаскировать реальные детали.
– Тогда это не будет по-настоящему. Верно?
– Вы думаете, Конрад…
– Так он был Конрад, верно?
Я услышал щелчок ножниц, показавший, что моя последняя конечность тоже надежно примотана. Затем он подергал мои ноги, проверяя, не порвется ли лента.
– И вообще. Несколько лет. Да? Это же сколько времени!
Он встал и оглядел свою работу. У меня возникло неприятное ощущение, что я теперь превратился в пакет, в проблему надежности упаковки. Но было и облегчение: теперь физическое насилие исключалось.
Он сказал:
– Лады.
Потом пошел на кухню, но почти сразу же вернулся с мотком бельевой веревки и кухонным ножом. Встал передо мной, отмотал веревку на две длины руки и принялся резать и пилить ее ножом.
– А может, вы?.. Написали бы про меня… как насчет этого?
– Боюсь, я не могу писать о том, чего совершенно не понимаю.
Резким рывком он наконец разорвал веревку и зашел мне за спину. Его голос раздался у меня над головой.
– Чего вы не понимаете?
– Как человек, видимо, далеко не дурак, может вести себя, как вы.
Он пропустил веревку между планками спинки, его рука протянулась через мое плечо, обвила веревкой мою грудь и просунула ее под мою другую руку.
– Выпрямите спину, ладно? – Я почувствовал, как веревка натянулась, и свободный конец опоясал меня еще раз. – А я думал, что объяснил.
– Я могу понять молодых людей, которые устраивают беспорядки во время левых выступлений, хотя они и нарушают жизнь общества. По крайней мере они действуют во имя какого-то общего дела. Вы же как будто действуете исключительно ради собственной наживы.
Сказал я это, разумеется, в надежде на какой-нибудь более конкретный намек, который подтвердил бы мою гипотезу относительно Ричарда. Но он не клюнул на приманку. Я почувствовал, как он затягивает узел за спинкой кресла. Затем он опять встал передо мной и оглядел меня.
– Ну, как?
– Крайне неудобно.
Он еще постоял, глядя на меня. И вновь – нацеленный палец.
– Мужик, твоя беда в том, что ты плохо слушаешь.
Я ничего не сказал. Он продолжал смотреть на меня.
– Пойду грузиться. Вернусь попрощаться.
Он поднял большую сумку, которая стояла под окном, обращенном на дорогу, и направился к входной двери, часть которой была мне видна через открытую дверь столовой. Он распахнул ее толчком сумки, затем на секунду исчез в гостиной. Он вернулся оттуда с чем-то квадратным и белесым под мышкой, наверное, картонкой, подхватил сумку и вышел в ночь. Входная дверь чуть-чуть покачивалась. Почти на минуту наступила тишина. Затем я услышал слабый стук захлопнувшейся автомобильной дверцы. Скрипнула калитка, но в дом он вернулся не сразу. Я понял почему, когда он снова появился. Он показал мне мои очки и положил их на стол.
– Твои очечки, – сказал он. – В полном порядке. Может, все-таки коньячку?
– Нет, благодарю вас.
– Электрокамин?
– Мне не холодно.
– Лады. Значит, остается только заклеить вам рот.
Он взял со стола кольцо ленты и ножницы.
– Так вокруг же никого нет. Я кричал бы без толку хоть всю ночь.
Он словно бы поколебался, потом мотнул головой.
– Извини, мужик. Так положено.
Теперь я смотрел, как он отдирал и отрезал куски ленты и укладывал их на столе перед нами. Когда он протянул руку за первым, я инстинктивно отдернул голову.
– Это абсолютно лишнее! Он выждал.
– Ну давай же. Кончим, как начали.
Я уверен, что попробовал бы сопротивляться, если бы он применил силу. Но он вел себя как многотерпеливая медсестра с заупрямившимся пациентом. В конце концов, я зажмурил глаза и подставил ему лицо. Я ощутил, как липкая лента косо прижалась к моему негодующему рту. Затем ее концы ровно легли мне на щеки. А потом – остальные куски. И вновь я почувствовал что-то близкое к панике: а вдруг я не смогу дышать только через нос? Возможно, такое опасение возникло и у него, так как он несколько секунд молча следил за мной. Потом взял со стола нож и ножницы и ушел на кухню. Я услышал, как он убрал их в ящик. Свет в кухне погас.
Я намерен описать последующее так сухо, как сумею. Да и в любом случае не нашлось бы нужных слов, чтобы выразить мои страдания.