— И ко мне, значит, пришел лично.
— И к тебе лично. Выкроил недельку — мы в основном отсеялись — дай, думаю, съезжу, поругаюсь, объясню положение. Опять не получилась ругань, а получился приятный разговор… Эта твоя бабуся очень развитая. Мы тут без тебя даже об астрономии беседовали.
— Да, она у нас сильная по части наук.
— Вот-вот. Приятно у тебя. Одно плохо — молодой хозяйки нету. Без молодой хозяйки дом не дом, и радость не радость. Извини за такой нескромный вопрос: сердечная неувязка, или же просто не выкроил время жениться?
— Не выкроил время. Почти четыре года был на передовых.
— Я все же выкроил.
— И удачно?
— Грех обижаться.
— И потомство уже есть?
— Ожидаем через три месяца.
— Молодец, честное слово, — сказал Коростелев с невольной завистью. Мысленно представил себе, какая жена у Гречки: должно быть, высокая, полная, с походкой павы; почему-то вообразилась она ему в одежде с пышными рукавами, расшитыми богатым цветным шитьем, и с белым платочком в отставленной руке.
— Алена Васильевна звать мою супругу, — сказал Гречка. — И знаешь, друг, я тебе рекомендую немедленно привести в порядок любовные дела и построить семейный очаг как таковой. Со всех точек зрения — в высшей степени отрадно для души.
Коростелев не сказал ему, что любовных дел у него нет и нечего приводить в порядок. Время от времени он влюблялся: вдруг приглянется какое-то молодое лицо, померещится, будто сердце не на месте… Ходит тогда Коростелев задумчивый, напевает что-нибудь подходящее к случаю, вроде: «Сердце, тебе не хочется покоя, сердце, как хорошо на свете жить», и мечтается ему — вот это, должно быть, то самое и есть: вот сейчас от встречи к встрече, с сладостной постепенностью, шаг за шагом будет приближаться к нему существо, которое станет всех ближе и пройдет с ним рука об руку жизненный путь… Но пролетит в повседневных делах неделя, другая, и тускнеет в воображении Коростелева приглянувшееся лицо, и любовные мысли вытесняются другими мыслями, и недоумевает Коростелев: что это взбрело ему в голову? Ну, милая девушка — кругом милые девушки — с чего вообразил он, что именно она — та одна-единственная?.. Молчит сердце. И девушки как-то не придавали значения его взглядам и намекам — должно быть, чувствовали, что это не всерьез, что сердце его еще никого не облюбовало. Может быть, потому и не ответила ему на письмо та золотистая из Белостока… Не сказал Коростелев этого Гречке: что тут говорить, чем хвалиться?
— Да, живуч человек, — после молчания задумчиво сказал Гречка. Давно ли гроза над головой прошла — всем грозам гроза! — и уже хлеб посеян, хаты отстроены, на окнах занавесочки — умиление и гордость смотреть! И уже, понимаешь, песни поют, свадьбы справляют, загадывают о будущем… Вот недавно совещались наши животноводы, вынесли постановление создать чистопородное колхозное стадо, как тебе покажется?
— Хорошее постановление.
— Понимаешь, такое стадо, чтоб сердце радовалось… Думаем взять курс на холмогорок.
— У нас холмогорок тоже чтут.
— Стоящая коровка.
— Еще бы. И удои, и жирность.
— Очень нам подходящая коровка. За этим я к тебе и прибыл, Дмитрий Корнеевич.
— Вот уж тут не знаю, как тебе помочь.
— Да что ты! Директор совхоза! Кто же знает, если не ты! Брось!.. С кредитами у меня в порядке, документы — пожалуйста, имею все основания… Только давай договоримся, чтоб самый высший сорт. Не второй, и не первый, и даже не элита, а элита-рекорд.
— Сдавали мы и второй, и первый, и элиту, — сказал Коростелев. — И все сдали.
— Из сверхпланового поголовья.
— Из сверхпланового тоже отпустили. Дополнительный наряд был. Для Украины.
— Давай в счет плана сорок шестого года.
— Не могу.
— Почему не можешь?
— Как будто порядка не знаешь, Иван Николаевич. Тебе полагается действовать через свою племконтору. Как люди делают? Едут на свой пункт, получают по разверстке, что им занаряжено. А ты вон куда заехал!
— Друг, — сказал Гречка, положив Коростелеву руку на колено, — я уважаю порядок. Я свою деятельность после Великой Отечественной войны посвятил тому, чтоб восстановить в моем колхозе образцовый социалистический порядок. Мы тут с тобой полностью солидарны — и кончили с этим вопросом. Есть моменты, когда нельзя подходить формально. Мы, фронтовики, это понимаем. И в данном случае нельзя подходить формально. Колхоз-боец. Колхоз-герой. Нахлебались люди горя — выше головы! Вот я тебе еще расскажу случай. — Гречка рассказал случай. — Что они, по-твоему, не заработали элиту-рекорд?
— Да это ясно, что заработали, — сказал Коростелев, колеблясь. «Надо трест запросить», — подумал он. Но вспомнил холодное лицо Данилова, его маленький высокомерный рот с поблескивающим золотым зубом, чопорную выправку — «не разрешит Данилов».
— Скажешь, власти у тебя мало? Ты же единоначальник. И о чем разговор, я не понимаю. Две телочки. — Гречка показал два пальца.
— Телок вообще не сдаем, только бычков.
— Бычками обеспечен. Нет, уж уважь, телочек дай.
— Две — никак.
— Никак?
— Две — это совершенно даже не деловой разговор.
— Двух не заработали, значит. — Гречка горько покачал головой.
— Я тебе дам дочку Брильянтовой, — сказал Коростелев, — и больше ты не проси. Лучше этой телки у нас нет.
Он встал, пораженный собственной щедростью, и прошелся по комнате.
— Это, знаешь, я замахнулся по-царски.
— Вижу на твоем лице мучительное сомнение, — сказал Гречка. — У тебя нет в характере такой черты — идти на попятный?
— Нет, — гордо сказал Коростелев. — Нет у меня такой черты.
«Данилова поставлю перед фактом, найдет способ оформить как-нибудь задним числом. В конце концов, я действительно единоначальник, а это дело политическое; так и скажу Данилову, что политическое. Колхоз-боец, председатель — весь в орденах… и что за парень к тому же!»
Серел в окнах рассвет. Бабка давно ушла спать, постелив гостю на сундуке. В кухне на полатях шевелилась и позевывала Настасья Петровна, мать Коростелева, — ей скоро время подниматься и идти на работу.
— Отдыхай, — предложил Коростелев. — Тебе постель приготовлена.
— Не хочется, — сказал Гречка. — На фронте казалось — за всю жизнь не отосплюсь, а теперь что-то не тянет спать. А накурили мы с тобой!..
Они пошли пройтись. Еле-еле разгорался над улицами рассвет, он был студеный, весенний, а Коростелев и Гречка шли в одних гимнастерках, без фуражек. Никто не повстречался им в этот час, звонко стучали по деревянным мосткам их подкованные каблуки. На чистом холодном воздухе дышалось легко, вольно.
— Когда можно забирать? — спросил Гречка.
— А когда хочешь, — сказал Коростелев. — Хоть завтра, то есть сегодня, — завтра уже наступило.
— Да, желательно сегодня, — сказал Гречка. — Я с дневным поездом думаю ехать.
— Домой?
— Да нет, еще не домой, еще в Вологду по делу съездить нужно.
«Знаю, по какому делу тебе нужно в Вологду, — подумал Коростелев, взглянув в простодушное, весело усмехающееся лицо Гречки. — Приедешь в другой совхоз, и так же будешь рассказывать истории и плакаться на бедность, и выплачешь самых лучших телок для своего породного стада. Да, лихой председатель! Орел, а не председатель! Держу пари, что ты уже наладил дела в своем колхозе: сам проговорился, что у твоих колхозников дома лучше моего… А не дать ли тебе вместо дочки Брильянтовой просто хорошую холмогорку?»
Но тут же ему стало стыдно, что он собирается обмануть заслуженного человека, с которым только что познакомился. Так и быть, пусть дочка Брильянтовой едет в Белоруссию, в партизанский колхоз.
— У вас тоже ничего местность, — сказал Гречка, — только плохо, что мелколесная.
— Что ж, что мелколесная, — сказал Коростелев. — Вот я тебе речку покажу. Таких видов нигде нет, я, по крайней мере, не встречал. А роща у нас!.. Наш город на всю область славится красотой.
Рассвет разгорался над длинной улицей, из всех труб навстречу ему поднимались прямые веселые дымки. Рассвет был сначала пепельным, потом розовым, потом малиновым — и вот брызнуло солнце на речку, на рощу, на город, славящийся красотой.
Глава вторая
РЕЧКА, РОЩА И ГОРОД
Речка не широкая, не знаменитая, но веселая, светлая речка. В ней водятся и щука, и лещ, и окунь, и плотичка. Старики и мальчишки азартно занимаются рыболовством.
Речка течет не прямо, извивается, местами ивы растут на берегу, вода под ивами бутылочно-черная, в ней всплывают скользкие, холодные коряги. Прибрежный песок чистый, желтый, словно вдоль речки провели полосу охры.
В речке купаются, в речке стирают, у речки объясняются в любви. Речка — радость, забава и поилица: она дает воду в город, в совхоз, на поля сельскохозяйственной опытной станции.