– Фашисты не читали Гофмана, – сказала я вслух. – Они темные, как валенок изнутри.
– Ты от этой своей манеры говорить вслух отвыкай, – сказала мама. – Никогда не уследишь, какое слово из тебя вылетит и в какое ухо влетит.
«Я помню, – подумала я, – язык вырывают щипцами. Рукой невозможно, я пробовала».
Мама стояла в оглоблях и что-то бормотала. Потом резко рванула тачку, и мы опять ехали по обычной колдобистой дороге. Я поняла, что сейчас мы переехали Немку. Я умная, я знаю, там уже одни кости, и его как бы и не было. И маленькая его стыдная часть наверняка была съедена червями раньше других. Но я еще не верила до конца в смерть, я верила в ангелов, в которых превращаются дети. Обязаны превратиться. Это они создают синее небо и пушистые облака, они помогают выживать ромашкам среди репейников и прочих колючек. И еще они забираются в голову писателям и рассказывают им про маленького Домби и капитанскую дочь Машу. И еще дети-ангелы создали Пушкина. И он написал самые удивительные слова о любви: «Бурмин побледнел и бросился к ее ногам».
– Поднимайся, доча. Мы приехали.
Я посмотрела на небо. Оно было ясным. Значит, все будет хорошо? И пусть даже без мармелада.
Большая шевелючая степь смотрела на меня.
«Живи!» – выдохнула степь абсолютно равнодушно, и я поняла, что мне выдан какой-то закон степи, но я его не понимаю и, скорей всего, не пойму никогда.
СООД смотрел решетками окон под большим флагом, где знакомо колыхалась щека к щеке знаменитая четверка самых главных людей на земле. Марксэнгельсленинсталин. Я попробовала это произнести. Получалось «маркшейдеризстали».
– Я через недельку тебя навещу, – сказала мама. – Будь умницей, хорошо кушай и не болтай лишнего.
– Я буду, – ответила я, и мысленно добавила: «Не волнуйся. Я знаю, что надо молчать, как… Как степь…»