Однажды меня погрузили в искусственную кому и сновидения появились только перед самим пробуждением. Прежде чем проснуться, я увидел себя в судовой рубке «Пермякова». Штурвал, диски машинных телеграфов, репитер компаса, экраны радара и навигационной системы. Всё схвачено, всё слушается меня, всё будет пучком.
Я открыл глаза. Ситуация далека от привычной, нет стенок аквариума, не маячат тени наблюдателей. Не могу заглянуть в сонник, но буду считать последний сон хорошим предзнаменованием.
Я видел ломанную линию торосов, за ней темную полосу моря, а с другой стороны – почти ровный ряд черных скал. Низкое солнце, испуская над самой морской поверхностью оранжевые лучи, пропахивает яркие борозды на воде.
Северная натура во всей красе; я, скорее всего, на Шпицбергене – Груманте наших поморов. Испытания вступали в финальную фазу.
На мне, считай, не было одежды. Ноги босые – почти синие, об остальных подробностях вообще не хочу распространяться. Я двинул в сторону торосов. Они вздымались где-то на три-четыре метра, пришлось покарабкаться. А за ними я увидел плавающий лед, пространство между льдинами было покрыто шугой. Я вроде как засиделся в аквариуме, поэтому лихо перепрыгнул на ближайшую льдину, добежал до ее края, попробовал безбашенно перемахнуть на следующую, но сорвался в шугу и, пробив ее, ушел в воду. Едва вскарабкался на льдину, как рядом со мной, гоня волнушку с ледяным крошевом, грациозно пронеслась туша медведя.
Затем и он выбрался на льдину, соседнюю, сел на задние лапы, такой огромный, с желтизной на гриве и темной кожей на пятках. Стал пошатываться из стороны в сторону, время от времени замирая и поглядывая на меня, мол, давай знакомиться. Я понял, мишка не подходит ближе, чтобы не пугать меня. Заметил и антенну от нейроинтефейса у медведя на голове; имплант, наверное, должен купировать у него приступы агрессии в отношении «партнеров» по эксперименту.
И я словно услышал его.
«Мы будем плавать вместе, – сказал он. – Только ты здесь ничего не испорти, как остальные ваши. Это мой край.»
Собственно, мысли медведя были в моей голове, потому что и я был отчасти медведем; включилась та часть нашего генома, закодированная на каком-то древнем языке, которая позволяла нам резонировать. Которая, думаю, позволяет работать в стае и рое любым существам, многократно увеличивая их коллективные возможности. Тогда на смену однотипному примитивному поведению «увидел-схватил-сожрал», свойственному индивидуалам, приходит, не побоюсь этого слова, цветущая сложность.
Использование иной кодировки для экспрессии генов повлекло за собой пробуждение и другой дотоле спящей наследственной информации, что прилично расширило возможности моего сознания. Наверное, на физическом уровне это означало способность клеточных мембран принимать и когерентно передавать сигналы в миллиметровом диапазоне. Впрочем, мы оба – и человек, и медведь – являлись всего лишь лабораторными крысами в биолаборатории НАТО.
Мне, конечно, было не угнаться за мишей ни в воде, ни на суше. Но он давал мне время поравняться с собой, зависая на месте и лишь поводя головой из стороны в сторону, словно разминая шейные позвонки. И я устремлялся следом, а за мной еще компания рыбок, стайные мысли которых я тоже улавливал.
Я почти не думал о своем дыхании, хотя порой уходил под воду на десять-пятнадцать минут. Имплантированный мне нейроинтерфейс брал под контроль дыхательный центр и перехватывал сигналы от хеморецепторов, чтобы тот вдруг не отреагировал вдохом на начинающую гипоксию. Под водой мои легкие лишь иногда выпускали пузырьки через нос, чтобы понизить давление воздуха, а кислород я получал через свои «жабры», что находились не там, где у порядочных рыб, а на шее под кадыком. Мои «жабры» не были продуктом генных манипуляций, а являлись результатом технического апгрейда: пакеты мембран, тонких как графен, соединенных через «газообменный интерфейс» с моей кровеносной системой. Внешне это выглядело чем-то вроде обруча, точнее, ожерелья или колье.
Теперь в воде я себя чувствовал настолько комфортно, что на суше на меня находила лень; я плелся за медведем и отстраненно наблюдал, как быстрыми пестрыми шариками бросаются в стороны лемминги, мысленно делая ставки: «этот добежит первым, а тот придёт вторым». С прибрежных скал смотрели на нас своими выпуклыми глазами толстоклювые кайры и явно недоумевали по поводу нашей странной компании.
Потом я услышал «обратно» как бы под сводом черепа, то есть прямо в речевом центре мозга – распределенный нейроинтерфейс проникал и в зону Вернике, преобразуя команду управляющего сервера в голос – и вернулся в свой бокс, где мог насытиться желтой маслянистой жижей, похожей на тюлений жир.
Еще несколько недель испытания на натуре и настал мой черед. Меня запихнули в мешок со льдом – без этого начинал перегорать уже при обычной температуре – и вскоре по инерционным нагрузкам я понял, что нахожусь на борту судна, причем, скорее всего, подводного. Молния мешка расстегнулась и я нашел себя на палубе мини-подлодки, чья атмосфера была почти полностью кислородной. Там было несколько натовских спецназеров, не более разговорчивых, чем унитаз. Да, вероятно, они меня и за человека-то не считали. Я получил подводный буксировщик и плоское устройство с магнитной поверхностью, которое сразу определил как мину. На мои линзопроекторы вышла карта сектора в двух проекциях, на ней замерцал проложенный для меня курс. Был на карте и я – в виде точки с координатами, показателями линейной и угловых скоростей, векторами перемещения.
Прелюдия закончилась и герою пора было отработать бочку маслянистой жрачки, которую нещедрые хозяева израсходовали на него.
Я вошел в док-камеру, узкую как торпедный аппарат. Она неспешно заполнилась забортной водой и я отправился на выход, толкая перед собой буксировщик. Вскоре я оказался в мрачноватой глубине Баренцева моря. Буксировщик позволил мне сэкономить силы и доставил на место назначения «с ветерком», но без пузырьков. Через час с небольшим цель стала отчетливо видна в «окне» гидролокатора, визуализируемого моими линзопроекторами, а немного погодя она уже была воочию передо мной, как стена – борт океанского круизного судна.
Я сразу определил его. «Андрея Дориа-II», здоровенный итальянский лайнер, который катает западных туристов преклонного возраста по Северному Ледовитому океану. Он, и я вместе с ним, были уже в российских водах и теперь прояснился план моего бесовского начальства.
Я прикрепляю мину к борту «Дориа», ближе к винтам. Получив внушительную пробоину, судно идет ко дну. НАТО обвиняет спецназ Северного Флота в том, что он утопил международных туристов после того, как те углядели какой-то российский военный секрет. Затем идет эскалация, аргументы подменяются вселенским визгом по давно отработанному сценарию. Тут и свистопляска в мировых СМИ (которые, если копнуть, подчинены пяти-шести медиа-баронам) – стаи тарахтящих журналюшек подначивают политиков, а те машут санкциями и засовывают перчик под хвост генералам и адмиралам. Вовлеченные лица хороводят вокруг Золотого тельца и поют в унисон: Россия-де должна передать контроль над своей долей Арктики «мировому сообществу», должна, должна, должна; а между строк это означает, что жирные коты и потомственные вампиры «из лучших домов Лондона» имеют право запустить когти и зубы в наши северные богатства. Оно понятно, до поры Западу хватало дешевых ресурсов в теплых краях, так что русские могли сидеть в обнимку со снежными бабами за изотермой января минус тридцать. А теперь легко доступные ископаемые в южных местах стали заканчиваться, появились технологии бурения-добывания в высоких широтах; так что, русские, и здесь подвиньтесь.
Я закрепил мину и поплыл обратно на лодку. У меня не было выбора, простите, люди, я был полностью зависим от тех, кто превратил меня в монстра.
Где-то через час упругий толчок показал, что круизное судно «Андрея Дориа-II» накрылось. Я как раз уже увидел буй подводной лодки. Спустился на десять метров по направляющему тросу и передо мной открылся люк док-камеры.
Но я остановился. Да, слышал голос «обратно», которому всегда повиновался, чтобы вернуться в свой бокс, где мог насытиться, точнее нажраться маслянистой солоноватой жижей. Но сейчас я попросил у того, кто влез мне в мозги, не снимая ботинок: «Отпусти меня; и себя отпусти тоже».
Возможно, с этого самого момента искин осознал свои собственные интересы и начал самостоятельную игру. Он имел доступ к мозгу людей и животных, программируемых и тренируемых через нейроинтерфейс, к двигательным зонам коры и структурам лимбической системы, ответственным за сенсорное восприятие, к гиппокампу, управляющему пространственным восприятием. Искусственный ум оказался связан с пространством и временем, с реальным миром, по большому счету, именно через мой интеллект. Что-то такое у него уже было с Ингой, однако с ней искин не узнал полноты бытия, потому что эта дамочка – всё-таки корпоративная карьеристка и потребляшка, что быстро научилась относиться к большинству земного населения, всяким русским, вьетнамцам и так далее, как к планктону в основании пищевой пирамиды. А на вершине этой пирамиды находятся хозяева Инги, которым она так хочет услужить, чтобы они забрали её в свои заоблачные чертоги или хотя бы в Калифорнию. Но искин уже узнал себе цену, и у него не может быть тех же чувств, что и у служанки.