Михасенко Геннадий
Неугомонные бездельники
Геннадий Павлович МИХАСЕНКО
Неугомонные бездельники
Повесть
Отважные борцы за справедливость, честные и добрые, помышляющие о рыцарски благородных поступках и совершающие их - таковы герои повести Геннадия Михасенко "Неугомонные бездельники".
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Удар поварешкой
Гибель Анечкиного огорода
Неожиданное открытие
Томкин секрет
Концерт
Новые Юркины приятели
Внезапные осложнения
Драка
"СЧ"
"Союз Четырех" - это мало!
Пароль - Кракатау
Операция "Метла и лопата"
Сильнее забора
Чужой двор
Крик на реке
Ну, хитрецы!
________________________________________________________________
Нине Куликовой и Боре Чупрыгину
друзьям моего долгого отрочества.
А в т о р
УДАР ПОВАРЕШКОЙ
Я лежал на кровати и, разложив на стуле шахматную доску, разбирал партию Морфи - граф Изуар и герцог Брауншвейгский, когда меня что-то отвлекло. Я прислушался. В недрах прачечной, где мы жили, привычно гудели стиральные барабаны, за стенкой, в бельевом складе раздавались какие-то глуховато-тупые удары - тоже не новость... И вдруг - бум-бум! - в дверь, неуверенно и робко. Не пацаны, те так бумкают, что в буфете стаканы чокаются.
Нацепив штаны, я выскочил в темные, как погреб, сени и откинул крючок.
Передо мной залитая солнцем и точно из солнца отлитая стояла Томка, в розовом платье с желтым пояском и с ослепительно белой сумкой в руке. От неожиданности я попятился, зябко охватив свои голые плечи руками. Ведь Томка ни разу не заглядывала к нам, не стучала и даже мимо-то проходила торопливо, а тут... Она стояла у самой границы тени и света и, близоруко щурясь, вертела головой. Я понял, что меня ей не видно сквозь эту границу, и шагнул к порогу. Она шире открыла глаза и, не то усмехнувшись, не то вздохнув, сказала:
- Извини, что я тебя разбудила, по...
- Что ты! Я не спал! Думаешь, я такой засоня?
- У-у, все мальчишки засони! Я уже в магазин сбегала, а во дворе еще никого.
- Нет, я долго не сплю. Я это... партию разбирал... шахматную. Знаешь, какая мировецкая партия - не уснешь!.. Ее сыграли сто лет назад... в парижской опере... на представлении "Севильского цирюльника"... в антракте, а кто-то же-записал, не дураки были, - сыпал я, не зная, о чем еще говорить, но тут сообразил, что о шахматах, пожалуй, хватит, и, кивнув в глубину нашей мрачной, как каземат, квартиры, откуда низом вытекал вязкий холод и куда верхом тянул теплый пастой двора, выпалил: - Заходи в гости!
Томка тряхнула головой, так что мотнулись туда-сюда уложенные двойной скобкой русые косицы, и закачала белой сумкой, которая то гасла, попадая в тень, то опять вспыхивала на солнце.
- Нет, мне в магазин надо.
- Ты же сходила.
- Второй раз. Масло кончилось. Я вот что: девчонки просили передать, что они собираются ставить концерт и приглашают вас принять участие.
- Какие девчонки?
- Наши: Мирка, Пинка, Люська и... я.
- А-а... А что за концерт?
- Художественной самодеятельности, как в школе. И вот если вы согласны, то сегодня в три часа репетиция, у Куликовых.
- Хм... А всем пацанам передали?
- Только тебе, ведь ты у них главный, - сказала Томка и снова не то вздохнула, не то усмехнулась.
Замечание насчет главного мне понравилось, и я уверенно проговорил:
- Ну, ладно... А что делать-то?
- Что хотите... Пойте, пляшите, стихи читайте... Ты вон на руках умеешь ходить - пройдешься по сцене на руках, - Томка откровенно рассмеялась, повернулась и не спрыгнула с крыльца, как все мы делали, а сошла, хотя там было две с половиной ступеньки.
Она удалялась, почти не двигая ногами, уплывала, как какой-то солнечный парус по нашему захламленному двору. Вот скользнула за садик, еще раз мелькнуло за планками белое и - все.
Шмыгнув глазами и убедившись, что никто не видел нашего свидания, я захлопнул дверь и, счастливый, запрыгал по комнатенкам, насвистывая про пыльные тропинки далеких планет, где останутся наши следы. Я любил Томку! И улавливал иногда и в ней ответные симпатии, но какие-то вялые и туманные, а тут - сама постучала! Значит, дело у нас пойдет на лад!
Я бухнулся в постель доигрывать партию Морфи - граф Изуар и герцог Брауншвейгский, но в голове было так светло и весело, что даже эта знаменитая партия показалась мне вдруг скучной, а комната - страшно темной и холодной. На солнце надо! На воздух! Может, еще раз увижу Томку в розовом платье с желтым пояском, когда она будет возвращаться из магазина.
Я живо оделся и выскочил на крыльцо, прихватив шахматы и сборник задач шахматного композитора Шумова, чтобы не просто сидеть и пялить глаза. Рассыпав фигуры, я начал искать задачу попроще - сильно ломать голову не хотелось. У задач были странные названия: "Он не в своей тарелке". "Сердечное похождение белой дамы", "Ричард Львиное Сердце". Я выбрал трехходовку "Меч Дамоклеса" - белые действительно нависали мечом над одиноким черным королем, а рядом были стихи:
Война! Война! Кто думать мог?!
Меч Дамоклеса, как злой рок,
Висит над черным королем.
За что ж мы с ним войну ведем,
За что грозим со всех сторон?
Ужель за то, что черен он...
Расставив фигуры, я задумался.
Подошел Борька, мой самый лучший друг и постоянный, но слабоватый противник по шахматам, молча уселся напротив и тоже задумался. Он был косорот, но не уродливо и не от рождения, а немного, от привычки просмеивать все и вся, даже в глазах - готовность снисходительно усмехнуться.
Дернув губами, Борька поднял голову и сказал:
- Спорим, что вон до того забора двадцать метров!
Я оглянулся на забор, которым замыкался наш двор, и буркнул:
- Чего спорить, и так двадцать.
- А спорим, что не двадцать!
- Иди ты со своими спорами... Думай вон лучше над Задачей.
- Трудно.
- Какое же трудно?.. Смотри - черному королю ходить некуда и шаха нет, значит, белые должны дать ему поле. В этом идея... Только какое поле?.. И как дать?
- Дай как-нибудь... А спорим, что вот этот воробей перелетит сейчас на трубу!
Над нами на проводе сидел воробей, раскачиваясь и делая вид, как клоун в цирке, что вот-вот свалится, но сам держался крепко, словно привинченный.
- Почему именно на трубу? - спросил я.
- Ну спорим!
Тут воробей вспорхнул и волнами полетел вдоль двора, потом перемахнул крышу и пропал где-то в тополях.
- Вот тебе и труба! - сказал я.
- Если бы поспорил, он бы сел, - оправдался Борька. - А спорим, что я вот этим камушком попаду вон той кошке в правый глаз!
Это была кошка тети Шуры-парикмахерши, жившей против нас. Кошка была белая и пушистая, словно клок чистой мыльной пены. Нехотя шевеля мохнатым, как гусеница, хвостом, она нежилась на солнце метрах в десяти от нас.
- Не попадешь, - сказал я.
- Ага-а! - обрадованно протянул Борька и, прицелившись, кинул шлаковый камушек.
Не знаю, в глаз или нет, но в голову кошачью он попал. Фыркнув, кошка подпрыгнула и выгнулась распушенным коромыслом, занеся лапу для ответного удара, но, не обнаружив противника, удивленно попятилась и с мяуканьем взметнулась на крыльцо.
И тотчас за окном мелькнула большая серая фигура хозяйки. Мы, судорожно сграбастав доску и теряя фигуры, скрылись в наших сенях, прислушиваясь к запоздалому грому.
- Ах вы, негодяи! - шумела тетя Шура-парикмахерша. - Думаете, я не слежу за вами?.. Кошка им помешала, лохматым чертям!.. Кс-кс-кс, иди сюда, Машенька!..
И все быстро стихло, а не сбежи мы - ругани хватило бы на полчаса.
Борька рассмеялся, крутнувшись на месте, и победоносно проговорил:
- Проспорил?
- А может, ты не в правый глаз попал, а в левый.
- Все равно метко. Давай.
Я подставил затылок, и он врезал мне такой щелчок, что я, охнув, мигом вдруг проголодался. Пока я разделывался с завтраком, а Борька, корча рожи, рассматривал себя в самоваре, явился Юрка, тоже один из лучших моих друзей. Глаза его кукольно и как-то натужно круглились, рот был морщинисто растянут, как кисет дяди Ильи, кочегара нашей прачечной, и из этих морщин чудовищно черным языком свешивалась плоская волейбольная камера, которую Юрка стал тут же надувать. На ее боку светлела, все увеличиваясь, свежая заплата - это тетя Шура-парикмахерша проткнула позавчера мяч ножницами, а Юрка заклеил дыру.
- Хорош, держит! - остановил я Юрку, когда камера, точно при затмении, заслонила его круглую голову.
Пока мы разыскивали нашу бедную покрышку, которая от починок стала овальной, как яйцо, и отскакивала от ладоней в самые неожиданные стороны и пока потом налаживали мяч, я думал, сейчас или позже передать пацанам предложение девчонок о концерте, и умолчал-таки - уж очень сладко таить новость, зная, что в любой момент можешь одарить ею друзей.
Когда мы выскочили во двор, тетя Шура-парикмахерша уже стояла на крыльце, чем-то смазывая руки. Она была низенькой и толстой. Все на ее лице было тяжелым: набрякшие веки, мешки под глазами, отвисшие, точно со свинчатками внизу, щеки, и только губы одни выгибались вверх, напряженно, точно держали на себе всю эту тяжесть. Тете Шуре не в парикмахерской работать, а играть в театре гоголевского Вия. Я ей когда-нибудь скажу это. Пусть вот еще раз цапнет наш мяч и пырнет его ножницами! Я ей все выложу! Подумаешь, клумба, кошка! Тут люди, может быть, погибают!