— Я нарисую самое большое в мире ретабло, только давай уже хватит, — бормотал Соник, — давай уже выведи меня отсюда пожалуйста, будь другом.
Судя по цифрам на телефоне, было три часа ночи. Ещё минимум три часа до начала рассвета — и уже четыре, как он бродит по этой местности вообще и по лесу в частности. По лесу, в котором невозможно заблудиться ни днем, ни ночью, никогда: потому что не лес это вовсе, а просто заросшая деревьями небольшая сопка позади Давидовки. Позади, а не перед нею; между Давидовкой и Овчаровым сопок нет, а есть лишь грунтовка посреди заброшенных полей, всего-то пути три километра, выходишь сразу на Восьмой, а там пять километров сквозь деревню, полчаса быстрым шагом — всё время по асфальту, а в центре вообще фонари горят, словно в Европе где-нибудь — уже не потеряешься, там уже рукой подать до дома. Но Соник уже почти перестал верить, что когда-нибудь попадёт домой. И что когда-нибудь настанет утро.
В наших краях очень часто кружит и морочит. Никто не знает, почему: в общем и целом место вполне благополучное, не проклятое, тысячу раз проверяли. Тем не менее, то и дело слышишь о том, что кто-то опять заблудился в трёх кедрах, чуть не сгинул в пяти дубах, едва не пропал в болотце полтора метра диаметром и глубиной лягушке по пояс, потерялся на сопке между Третьим мысом и Косым перулком, не вышел на связь в районе Лагуны — и так далее. И ладно бы происходили все эти истории с горькими пьяницами, так нет — всё сплошь люди трезвые. А как начнут рассказывать, по каким трущобам их носило, так слушаешь и не веришь. Думаешь: врут для красоты. Но Соник точно не врал. Ему ни к чему: он не настолько любит общество людей, чтобы приукрашивать для них действительность еще и вербально.
— Я взрослый здоровый мужик, мне скоро полтос, — Соник говорил вслух, потому что тишина вокруг была невыносимой, — и росту во мне… Стоп машина. Опять эти железные заборчики.
Никто, впервые увидев Соника, не верит, что он художник. Сразу переводят взгляд на его руки — ищут подтверждения. А что руки: какое туловище, такие и руки. Соник ростом больше двух метров, два ноль семь, если точнее; и — нет, в баскетбол Соник не играл никогда, даже в юности. И как же его замучили этой шуткой про НБА, или шуткой про вворачивание лампочки сидя — хоть в деревне, хоть в городе люди обожают шутить одинаково и цитировать одно и то же, но каждый, конечно, полагает, что именно его шутка свежа, юна, не знавала других пользователей и что именно он у неё единственный автор.
Считается, что на художника Соник действительно не очень похож — несмотря на то, что у него сивая, трёхцветной седины, коса до лопаток, и что серебряное кольцо в ухе, и что никто в мире не знает, как должны выглядеть художники. Но зато все знают, как выглядят баскетболисты: как Соник. Несмотря на сивую косу. Ну, коса. Но зато руки — оглобли, и ноги — ходули, и туловище длиной 207 — мужик, как ты ездишь в плацкартном вагоне на верхней полке, ты ж, поди, весь коридор перегораживаешь ножищами? В ответ вежливый Соник с почти неслышным скрежетом оформляет рот в улыбку: я не езжу в плацкартном вагоне, я вообще не езжу поездами, я люблю самолёты и всегда бронирую места у аварийного выхода, у меня золотые карты трех авиакомпаний и масса бонусов, не езжу я поездами, не-ез-жу, и сроду не играл в баскетбол.
Еще одна популярная — до сониковой тошноты — шутка: обращенный к нему вопрос, не в жанре ли миниатюры он работает. Обошлось пока без убийств, хотя иногда чувствуется, как опасно шутник балансирует на краю жизни. Соник улыбается скрипящей улыбкой железного дровосека и в очередной раз дарует пощаду очередному ничего не подозревающему юмористу.
Работает Соник монументально. Никогда не режет холсты вдоль, а только поперек — отрезает от рулона нужную длину, метра три или четыре, или, был случай, семь. А ширина обычно устраивает его стандартная: два десять. Или два сорок. Или два семьдесят. Иногда — не очень часто — он берет две ширины и сшивает их, сгорбившись, на допотопной швейной машинке с ручным приводом. Со стороны это выглядит так, как будто проштрафившегося пирата усадили в трюм чинить паруса. Какое там НБА — Соник был бы совершенно органичен бушпритам, мачтам и стеньгам, ему бы очень подошло стоять на пертах, почти не держась за рею, но и в своей мастерской, рядом со спинакерами и геннакерами полотен, он тоже выглядит уместно. На их фоне он даже не кажется слишком высоким.
— Ты жалкий маленький трус. Заткнись, достань лучше телефон. Ну на. Опять подсветить фоточку?
Именно потому, что подрамники нужного Сонику размера не вмещались в стандартную городскую квартиру, Соник и стал жителем Южнорусского Овчарова. Дом в деревне он удачно купил в странное, непонятное время — в 2001 году, когда цены на квартиры во Владивостоке назначались как попало из головы, а дома в шестидесяти километрах от города не стоили дороже пяти тысяч долларов. В голове Соника тогда возникло сразу несколько цифр, он выбрал среди них самую графически красивую и композиционно уравновешенную — агент кивнул, а уже через пару недель бригада северокорейских строителей рушила под присмотром Соника внутренние стены и перекрытия в почти жилом кирпичном коттедже на берегу овчаровского лимана. Оставшихся от квартиры денег Сонику хватило не только на покупку и реконструкцию дома, но и на несколько лет вполне безбедного существования, включая путешествия, а так же, под занавес, на приобретение хромой лошади, которую он выкупил у забойщиков. Недвижимость за недвижимость, — констатировал он, имея в виду обмен последних квартирных денег на кобылу, предпочитающую всем аллюрам единственный: стоять. Лошадь стояла под сливой в сониковом саду, слегка поджав правую заднюю ногу, и благодарно трогала Соника губами в щеку, когда он подтаскивал ей очередную охапку скошенной травы. Наклоняться ей для этого не приходилось, наоборот — она слегка тянулась вверх. Соник еще построил лошади зимнее стойло, и тут деньги иссякли уже полностью. Впрочем, после их окончания вдруг начали продаваться сониковы парусоподобные картины — хоть и редко, зато метко: дорого и сразу по несколько штук. Соник считал, что коммерческий прорыв произошел благодаря хлопотам Франциска Ассизского, оценившего его, Соника, заботу о хромой кобыле. Если бы не Соник, быть бы кобыле кониной, — шутили соседи Соника. У нас тут вообще многие любят пошутить, Соник уже начал опасаться, что у него лицо когда-нибудь заржавеет держать улыбку, настолько часто приходится быть вежливым.
— Ну и подсветить. Ну и подсвети. Ну и подсвечу.
В Давидовку он пошел, потому что в тамошний круглосуточный магазин привезли «Беломор», а в сониковом саду еще в июне обнаружился внезапный кустик особого сорта лебеды, в августе доросший наконец до своего часа. Держать его дальше Соник счёл слишком рискованным: макушка растения уже переросла крышу веранды и стала заметна со стороны улицы, хотя, конечно, кто бы там чего разглядывал — у всех в огородах что-нибудь, да растёт. У некоторых даже дыни вызревают, и ничего, никто не крадёт.
Но Соник, косивший в тот день траву для лошади, почти нечаянно махнул триммером лишку, свалил куст и вечером отправился за «Беломором» в соседнюю деревню. Пошел пешком, хотя и поколебался некоторое время в выборе между велосипедом, машиной и собственными ногами. Ноги победили: у велосипеда оказалось спущенное колесо (кто-то из собак откусил ниппель), а машина проиграла тендер, потому что движение — жизнь, здоровье и всё такое. Если бы победила лень, уже бы давно лежал дома на полу и смотрел «Ледниковый период»: сколько лет было интересно, как это дело пойдёт под лебеду, да всё не удавалось собрать ингредиенты в одну тарелку — то, например, Амстердам есть, но нету «Ледникового периода», то «Ледниковый период» вот он, да местность вокруг неурожайная. Наконец сложилось. И Соник пошел за папиросами.
Когда он вышел из Давидовки с нетяжелым грузом пачек, рассованных по карманам, на линию горизонта тяжело и важно взгромоздилась почти полная луна. Было светло и даже ярко — грунтовая дорога просматривалась далеко вперед, поблескивая вкраплениями кварца. Ветра не было, вокруг стояли тишь да гладь, но идти было неприятно. Сонику всё время казалось, что он идёт не в ту сторону, и он несколько раз экзаменовал дорогу на соответствие ориентирам: расщепленный дуб есть? — да, вот он, справа; шина от Камаза перед развилкой? — да, вот шина, вот и развилка. Что не так? — всё так. Всё не так.
Вдруг брызнуло дождём, кварц погас, застигнутая врасплох луна еще сопротивлялась, пыталась отбиться от туч, но всё было бесполезно — тучи сожрали её как миленькую. Соник заворожено следил за гибелью луны, остановившись и задрав голову. Видимо, сразу после этого и сбил направление, пошел в обратную сторону, хотя трудно было утверждать наверняка: огней Давидовки он тоже не видел — но, возможно, обошел деревню по дальней, полевой петле дороги и деревня оказалась закрыта от него перелеском. «Беломора» купил зачем-то десять пачек, и вскоре стало очень неудобно идти — до тех пор, пока не растерял пачек пять; оставшиеся как-то утряслись и больше не мешали. Или Соник просто перестал обращать на них внимание, потому что неудобство при ходьбе постепенно отступало — и отступило — перед куда более сильным чувством. Это был страх: сначала осторожный, затем уверенный и тоскливый, а чуть позже — безысходный и нарастающий, грозящий перерасти в панический ужас. Соник был прекрасно осведомлён о свойствах местности загуливать народ. И больше всего он боялся в сложившейся ситуации двух вещей: провалиться в болото, которых полным-полно на заброшенных полях, или выйти к давидовскому кладбищу, которое, судя по тому, что шел он, явно поднимаясь вверх — было уже где-то рядом.