Милоев Велко
Докуда доходит взгляд
Велко Милоев
ДОКУДА ДОХОДИТ ВЗГЛЯД
перевод с болгарского Людмила Родригес
Зеленый холм поднимался высоко перед его глазами, настолько высоко, что для неба почти не оставалось места. В этом мире не было ничего, кроме мягкой травы, покрывавшей плавный изгиб холма, кусочка синего неба и его собственных шагов. Цветы и тишина в траве. Воздух был прозрачным и легким, но и он принадлежал высоте холма, и он, и свет, мерцающий над вершиной.
Он долго поднимался, не оглядываясь и не подгоняя своих мыслей просто шел и смотрел. В этом и заключался весь смысл происходящего, большего не требовалось. Вместо усталости он испытывал опъянение от медленного восхождения на холм, напоминающего полет. Трава мягко принимала каждый его шаг, но потом с неожиданной упругостью сильно выталкивала его вверх и вперед. Трава было ровной, бесшумной, теплой и верной.
Такой травы не существует.
Он помнил: трава, настоящая дикая трава колкая и жесткая.
Своенравная. В ней колючие стебли, высохшие палочки. Она не пружинит, выталкивая шаги, а пытается остановить их, сплетая маленькие зеленые арканы. В ней присутствует жизнь и дыхание: букашки и запах земли, полет мохнатых насекомых с прозрачными крыльями и семян с острыми чешуйками и крючочками. Какая трава лучше - та или эта? И почему нет птиц?
Он спросит у Ани. Ани знает лучше.
Но все-таки было прекрасно. Он остановился и посмотрел на свет, пульсирующий над вершиной холма.
Закат ли это или заря? Наверное, где-то за холмом было место, где рождался этот свет, волнами струящийся над ним и спускающийся вниз по мягкой зеленой траве.
Он давно мечтал о таком холме с такой травой. Иногда из окна автомобиля или самолета ему казалось, что вот он найден, и тогда в его воображении он скатывался с самой вершины, кувырком, как медвежонок, лохматым и пушистым колобком. Вот сейчас он кувыркнется. Только поднимется до самого верха.
А что там, за холмом, он посмотрит в следующий раз. Ему не хотелось задавать себе этого вопроса, потому что он казался чужим в окружающем мире и потому что само восхождение было таким приятным. Да он и так знал, что когда-нибудь после, не сейчас, непременно посмотрит, взберясь наверх. Или, может быть, совсем наоборот: у него было слишком много времени, так много, что не стоило думать о нем.
Молодец Ани!
Они вместе долго соображали, как предупредить о конце. Ани предложила ему музыкальные аккорды - торжественные или игривые; или деликатный шепот: "Проснись, посмотри!"; или огромный глаз, показывающийся над горизонтом; и даже ворона, каркающего "До следующего раза!", но он выбрал банальный звонок и красный свет.
Звонок зазвенел, красная лампа замигала.
Николай Фауст снял шлем. По вибрациям и изменившемуся эхо в туннеле он понял, что поезд замедляет ход. В следующий миг динамики объявили его остановку, заставив встать. Двери с шипеньем открылись и тысячеголосый гул толпы прилил, как волна. Пробираясь к выходу, он мысленно восхитился точности устройства - запись кончилась как раз вовремя. Он скользнул взглядом по окружающим его лицам, но не заметил никого, кто бы смотрел насмешливо или осуждающе. Вообще-то ему не удалось как следует рассмотреть лица людей, торопящихся выйти.
Он был все еще как бы в опьянении и не сумел посчитать, сколько раз его толкнули на пути через людской поток к автоматам в углу зала. Последние капли воспоминания о тишине, бывшие его единственной и непрочной защитой, быстро испарялись.
Безжалостные уколы множества голосов пронзали его кожу сплошь и рядом. Он чувствовал себя всего онемевшей конечностью, в которую кровь приливает с болезненным покалыванием. Снова грянули динамики и станция вдруг сузилась. Ему показалось, что стены стали медленно сходиться. Какое-то пульсирование в нем самом подавило окружающий шум, подчинив его своему ритму. Начиналась утренняя лихорадка.
Он выбрал автомат с самой короткой очередью и уставился в спину впереди стоящего. Зеленый холм появился на миг и исчез. До него дошло, что шлем все еще не спрятан. Наверное, он выглядел глупо-видно было, что ему впервой. Он поспешил убрать шлем в сумку.
Но нужно лы стыдиться? На этот вопрос вот уже несколько дней ему не удавалось найти ответа.
Пока струйка кофе лилась в чашку, но заметил свободное местечко между автоматом и каким-то железным сундуком. Не дождавшись последних капель, он поспешил туда и оперся на стену.
Здесь было удобно.
Он пил кофе и думал, что наверху ожидает город - городсадист, чудовище, людоед. А ему надо выходить. Ну что тут такого? Просто небольшая прогулка...
Он осмотрел плотный людской поток. Дождавшись в нем щели, резко подался вперед. Его толкнули сзади, сдавили, пытаясь оттереть в сторону, но он уже был внутри потока. Шагая в ногу с идущими рядом, он постоянно всматривался, прикидывая, как бы сделать шаг в сторону. Таким образом ему удалось влиться в самую быструю струю потока и там, уже без фокусов, он направился к эскалаторам.
И вот он на улице.
Острый скрежет металлических колес, спорящих с металлическими рельсами, будто разрезал тело пополам и бросил его на каменные плиты. Запоздалый грохот набросился сверху и принялся давить. Его кости захрустели под тысячами шагов. Потом лязганье железных цепей превратило тело в крошево, толстые шины тронулись со скрипом, распластывая последние кусочки. Какая-то сирена торжествующе оповестила о конце и удалилась.
И тогда пятно из плоти и крови стало закипать, вздрогнуло, втянуло в себя края и вытекло под ноги людей у соседнего здания.
Лужица набухла, раздулась шаром, который качнулся, взлетел и понесся в потоке.
Это был шар ощущений и оголенных нервов, который только что был и снова станет Николаем Фаустом.
Свора неслась с ревом и угрозой, ничего не замечая в общем беге. Нет, вот она увидела его, остановилась и оскалила зубы.
Свора ждала, чтобы он сделал шаг в сторону и тогда...
Он ощутил сильный толчок в спину и это привело его в чувство. Свет стал зеленым. Его толкнули еще раз и он пошел, сумел перейти улицу, и даже ловко увернулся, чтобы не столкнуться с каким-то высоким грубияном, идущим против течения, причем обутым в тяжелые ботинки на роликовых коньках. Неестественно широкие плечи и грудь говорили о скрытой под одеждой брони. На локтях и коленях у него были пристегнуты жесткие пластмассовые щитки. Толпа в ужасе отступала перед ним, давая дорогу. Безумец!
Шок прошел. Он снова мог воспринимать окружающий мир, даже посматривая с любопытством на тех, кто шел в шлемах. Вот они идут по своим делам с отсутствующими и неподвижными лицами, не видя ничего вокруг, будто их здесь нет, но все-таки идут, останавливаются на перекрестках, подчиняются сигналам светофоров, поднимаются по лестницам и выходят из трамваев. Как роботы. Надо ли их презирать?