НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЛУКИ МУДИЩЕВА
ПОЭМА
С тех пор, как жертвою Луки
е…ливая Меланья стала,
Лука подался от тоски
в тайгу, где он провел ни мало
ни много, а две сотни лет.
В тайге Лука построил домик,
развел курей, свиней и бед
не знал; знакомый гомик,
Медведь, Лукашку ублажал,
и все бы шло благополучно,
когда б однажды не упал
на грядку с овощами тучный,
спрессованный пакет. Лука,
х…ищем погрозив вдогонку
стальной стрекОзе, вмиг к рукам
прибрал пакет, - отнес в сторонку
его, распаковал, нашел
в нем сотни три газет «Спид-Инфо».
Вот диво то! Нагая нимфа,
с п…здищей как Лукашкин стол,
зазывно так, с мольбой взирала
в мигавшие Луки глаза.
Ах, как проклятая взыграла
кровь в жилах старого! «Коза, -
промолвил, весь трясясь, Мудищев, -
тебя я в…ебу. Клянусь.»
И вот с тех пор ни сна, ни пищи
не знал Лука. Сказать боюсь
что б стало с ним, когда б не случай.
Медведь Мудищеву помог.
Он вывел из тайги дремучей
Мудищева и ровно в срок,
когда остановился поезд
из-за поломки на путях.
Мудищева обуял страх
при виде поезда, но совесть
ему сказала: лезь, Лука,
хотя б на крышу, это шанс твой.
Залез, при этом напугав
двух проводниц…
Медведь же шастал
после прощания с Лукой
словно потерянный… Он слишком
обуреваем был тоской
и вскоре тронулся умишком…
Не будем о печальном. Мы
продолжим наш рассказ правдивый
о муже том, что вновь из тьмы
небытия на свет радивый
явился… Ах, Лука, Лука!
Зачем так долго не являлся
ты среди нас? Зачем века
ты, как ничтожество, скрывался?
Ты, ты! Еб…ка из еб…к!..
Но это лирика. А проза
в том состоит, что у зевак
Лука Мудищев как заноза
был на глазах. Еще бы: х…й,
тряпьем едва-едва прикрытый,
влачился как огромный буй
морской. И вскоре знаменитым
опять Лука Мудищев стал.
«Глядите, - говорили люди, -
двойник Мудищева. Читал
ты о таком?» «Да этот будет
почище.» «Нет, тот мог убить
быка х…ищем.» «Этот тоже.»
«Я сомневаюсь. Впрочем, Мить,
не подходи, будь осторожен.»
Так по Арбату взад-вперед
и по Тверскому, и по прочим
местам ходил Лука и вот
все не встречал с тем ртом рабочим,
с п…здищей как огромный стол,
девицу, что его пленила.
Не знаю уж какая сила
вела Луку, но вот дошел
до Красной площади он. Мимо
него снуют туда-сюда
менты, корреспонденты, прима
балетная, дельцы, м...дак
какой-то в желто-синем шарфе,
фотографы, рабочий из
Мухозасранска; жополиз
из Гомосекова; на арфе
играющий кузнец; пиит;
аристократ из-под Ростова;
из Жмеринки антисемит;
двойник певицы Пугачевой
и множество других людей…
И все чего-то ждут. Мудищев
успел подумать: «Здесь б…ядей
полно.» Но рядом как засвищет
народ, как закричит «ура»,
да как захлопает в ладоши,
что у Луки в штанах мура
образовалась и в калоши
густою жижицей стекла.
Толпа взревела: «Клинтон! Клинтон!»
И так сто раз. «Что за дела? –
Лука подумал. – Клитор, клитор,
кричат. Я чувствую беду.
Я против воли возбуждаюсь…»
И вот по первому ряду,
как из Царь-пушки ( впрочем, каюсь
я за сравнение) удар
произвела Луки кончина.
Ах, что там было!.. Та машина,
где ехал Клинтон, как комар,
перевернулась, всюду хаос
образовался, детский крик,
стенанья женщин, вой придурков, –
все, словно горсточка окурков,
перемешались; даже лик
Пожарского на постаменте
от ужаса был искривлен.
Спокоен был один ОМОН,
который в этом инциденте
явил геройства чудеса:
схватив Лукашку за власа,
за х…й опавший, но дубину
напоминавший, вмиг в машину
его забросили. И вот
уже везли Луку в Бутырку.
Что было там, я в свой черед
вам расскажу, вот лишь Глафирку,
подружку, трахну… Так, готово.
Вернемся к повести. Но снова
хочу на площадь вас вернуть
на Красную. Москва уснуть
всё не могла: все члены Думы,
корреспонденты, Президент
России, дети, толстосумы
и нищие, в один момент
в едином акте любопытства
на площадь Красную стеклись.
Все сперму трогали и ввысь
глаза, лишенные ехидства
впервые, обращали. Страх
с благоговеньем вперемежку
в глазах читался. Кто-то крах
предсказывал стране. Тележку
другой катил на коммуняк.
Четвертый обещал постричься
в монахи; пятый, как дурак,
ревел; а сотый веселиться
всех заставлял и утверждал,
что в «Белом Братстве» лишь спасемся…
Однако в полночь речь сказал
сам Президент: «Того… пасемся
мы все под Богом. Потому
домой идите и молитесь.
А я как раз к утру пойму
где мы ошиблись. Веселитесь,
что есть у вас такой как я…»
И после этих слов покинул
он площадь. Многие, тая
злорадство, думали, что минул
пик популярности его.
Однако наши проститутки
(их не возьмешь мякиной, дудки)
совсем не думали того,
что думал, скажем, Жириновский.
Они практичней подошли
к событию и у Кремлевской
стены собрались ( все нашли
кто ведрышко, кто банку, склянку,
бидончик, кто большой черпак…)
и стали быстро, кое-как,
от жадности забыв гулянку
ночную, черпать сперму, чтоб,
придя домой, ей растереться…
( Уж слух прошел, что даже в гроб
не ляжешь никогда, и сердце
не остановится, когда
ты разотрешься спермой чудной…)
Но остановимся здесь. Да?
Пора от черни, глупой, нудной,
вернуться к нашему Луке.
Итак, Лука попал в Бутырку.
Сейчас на нарах он в тоске
лежит и ковыряет дырку
х…ищем вялым. На допрос
уж скоро. Тут малец обрыдлый
к Луке с вопросом: «Что ты нос
повесил? Слышишь ли ты, быдло?»
И столько скрытой теплоты
в вопросе сем Лука почуял,
что исказилися черты
его рыданьем: «Ах, ты х…ев
сынок. Тебе скажу, малец.»
И вот ему все без уверток
Лука поведал. Под конец
он из портянки грязный сверток
достал, «Спид-Инфо» развернул.
«Да, то, что ты Лука Мудищев, -
сказал малец и козырнул
ему, - я вижу. Но ведь ищешь
ты бл…дь.» «Закрой свой рот, малец.
Иначе х…ем на две части
тебя порву. Ты чистой страсти
понять не в силах.» «Ты, отец,
не обижайся. Ясный перец,
куда нам до твоих мудей.
Ты много жил, ты трахал девиц,
кобыл, медведей и бл…дей…
Но ты, отец, не лезь в з…лупу.
Мне хочется тебе помочь.
Ты гений, но ведешь ты глупо
себя. Итак, сегодня в ночь
дежурит новый надзиратель.
Он здесь, в Бутырке, много лет
работает, он мой приятель,
и вот ему ты свой портрет
покажь… ну то есть этой крали.
Он сто процентов знает где
ее найти… Я на вокзале
еб…лся, в поезде, в воде, -
да где я только не еб…лся! –
но не видал п…зды такой!…»
«В том-то и дело. Я старался
ее забыть, сынок, но – ой,
как это тяжко сделать! Повесть
моей судьбы была б страшна
твоим ушам. Моя мошна,
гляди, тяжелая, но совесть
обременяет дух сильней.
О, скольких до смерти бл…дей
я з…бал!..» И тут Мудищев
заплакал… А его сосед
молчал почтительно и к пище
не прикасался, пока дед
не вытер сопли об карманы
и не просох лицом от слез.